Атанас Мандаджиев - Старт

Сам факт того, что нас так нестерпимо раздражают метания и поиски поэта, не свидетельствует ли о том, что в них мы прозреваем собственные напрасные поиски и метания?

И, осуждая жестоко эксперименты творца, мы тем самым неосознанно вызываем в нем еще более сильное желание искать, открывать новое, доказывать свою и нашу глубинную правоту…

Может быть, это наш бессознательный приказ заставляет талант рисковать во имя нашего же дальнейшего развития… Сегодняшние его выдумки раздражают нас — мы живем еще вчерашним днем. Но его «сегодня» может стать нашим «завтра»! Таким вот образом мы заново рождаемся! И поэт мучается болями рождения всего юного завтрашнего МЫ.

Ведь он сам утверждал: «Это не я пишу. Это кто-то другой. Кто же этот «другой»?

Может быть, многомерное существо МЫ, подсознательно диктующее ему свои неосознанные, подавленные звездные импульсы?

Как примириться с поражением?

Поражение поднимает, возносит нас над любой победой. Оно делает обычных людей близкими к человечности.

Мы смертны, и наша участь — поражение.

Усилия наши не пропали напрасно, если привели к поражению, — тем самым мы одержали победу над страхом поражения.

Почему ты боишься неуспеха?

Может ли быть больший успех, чем молчаливое поражение?

От его ударов ты пробуждаешься и становишься зорким.

Самый дерзновенный образ творчества — образ потерпевшего кораблекрушение.

Выше всех возносится над самим собой не возвеличенный, а побежденный.

Поражение ведет к самопознанию.

Поражение показывает мне границы меня самого, и, видя эти границы, я начинаю желать переступить их.

Поражение — моя тихая победа, я выхожу из него более трезвым, более зрелым. Я становлюсь лучше.

Боль оздоровляет меня.

Неуспех делает меня более близким другим людям.

В конце концов человеческая жизнь — это поражение.

Как примириться с поражением?

Поэт вживается в агонию каждого гибнущего. Он вопрошает безответный снег: «Неужели единственной целью такой борьбы, стольких усилий является — уцелеть?»

Судороги протеста и ярости против слепой лавины, которая режет нашу кожу, отсекает конечности, ломает, топит.

Поэт лихорадочно ищет то, что он должен передать сквозь снег, чтобы не был для нас таким тяжким путь наружу.

Что же, до последнего своего вздоха он так и будет искать?

Неужели так и не найдет?

Наступает мгновение, когда все возможно.

Когда ты понимаешь, что у тебя есть границы, начинается твоя безграничность.

Внезапная неподготовленная развязка прежде развязки — нелепая драма живых.

И все же что-то есть. Не может не быть. Что-то, ради чего мы выносим муки жизни и смерти.

Что это?

В последний миг в сознании молнией вспыхивает стихотворение английского поэта, чье имя он забыл:

Неужели последним словом твоей души будет чужое стихотворение?

Неужели даже в конце ты не сумеешь найти что-то свое?

Оно внутри тебя. Ты раскрываешь рот, как утопающий.

Всю жизнь оно в тебе — твой призыв к солнцу, голос, с которым ты родился и умрешь.

Оно напирает взрывами, оно расщепляет твои уста, как безмолвие — уста немого.

Самый мучительный напор, самая родильная мука — переродиться в слова.

О, смешной твой алфавит взмахов, полустонов, полузовов, обращенных к снегу…

Конец… Не хватает дыхания.

Ты гибнешь в усилиях одолеть свою немоту.

Подожди! Ты что-то хотел передать? Кому?

Почти бездыханный, он нагоняет свои стихи, гонит их вперед, судорожно касается их и теряет их.

Сон — ирреальное время, только оно теперь принадлежит тебе.

Беленая стена из детства.

У тебя ветрянка. Тебя трясет лихорадка. Повернувшись к стене, ты часами вглядываешься в белизну.

Свежая побелка с пупырышками будто лицо после оспы. Ты еще ребенок и все видишь.

Старик с белой бородой.

Облако. Град. Иней.

Арфа с лунными струнами. Звон. Улыбка. Бусины слез.

Всю жизнь ты бежал от стены и оказывался лицом к лицу с ней.

Беленая стена классной комнаты.

Ты ослеп и не видишь чудес.

Тень птичьего крыла перечеркивает фантастическую поверхность побелки.

Тебя охватывает иллюзорное ощущение возможности простора.

Ты хочешь пробить стену. Ударяешь. Болью измеряешь твердость, прочность стены.

Беленая стена старой тюрьмы.

Трещина в штукатурке мешает увидеть чудеса.

Твои желания в опасном расцвете. Ты рушишь стену мечтами и спасаешься на свободу.

Беленая стена белых облаков.

Даже после воплощения самой чудесной любви ты всего лишь попадаешь в капкан из четырех стен. И что-то будет мешать тебе узреть бесконечность. Ты услышишь морзянку весенних капель, они позовут тебя наружу.

Беленая стена крупнозернистого снега.

Каким бы храбрым альпинистом ты ни был, все равно рано или поздно упрешься в снежную стену.

Зачем ты потратил последние секунды на эту пустую надежду на спасение?

Считанные секунды потратил на скудные воспоминания!

Ты должен был вникнуть в чудо снега.

Притиснутый к белой стене, ты должен был овладеть ею, как когда-то в детстве.

Беленая стена — вырванный тетрадный лист.

Всю жизнь ты хотел родить из себя поэта. А ты родился им.

Последние судороги, последняя дрожь в нашей безмолвной последней битве, в сражении за жизнь. Необъятная арена — белые горы и муравьиная, едва приметная гибель маленькой человеческой группы.

Может быть, спасется именно тот, кто отвергает тяжкий груз мысли?

Крепкий парень Димо шагает одним из последних в цепочке.

Наушники защищают уши, превращая наружные шумы в легкое гудение. В правой руке — ледоруб.

Эхом, звуковым водоворотом отдается в ушах крик: «Лавина!»

В сознании помимо воли — лавина образов:

Тренировка.

— Человек сам не знает всех своих возможностей! — учит Деян.

Вместе с рюкзаком Димо отшвыривает навязчивые ненужные образы, воспоминания. Лицом к лицу с лавиной.

Мгновенные рефлекторные действия. Голову вверх.

Руки стиснули альпеншток.

Прямо на него несется потрескавшаяся белая стена толщиной около сорока сантиметров. Димо высоко подпрыгивает, чтобы она могла пройти под ним. Но в последний миг ноги увязают в чем-то мягком, почти болотистом, и — вниз по склону.