Атанас Мандаджиев - Старт

На вершине холма показался темный силуэт: какой-то человек на мгновение замер, потом стал медленно спускаться по склону. Дико со страхом подумал — не галлюцинация ли это? Он обернулся и поглядел на смотрителя домика — тот насвистывая, обстругивал какое-то деревце. Между ними с самого начала возникла антипатия друг к другу. Смотритель любил поболтать, отвести душу — в это время года люди появляются здесь редко, а Дико был молчалив и мрачно настроен, вот общения и не получилось. И сейчас смотритель не проявлял никакого интереса к Дико — тесал деревце, насвистывал что-то с презрительной улыбкой, которая явно относилась к новому постояльцу. Дико перевел глаза на склон горы, будто боялся, что видение исчезнет. Теперь человек был виден четче — он двигался в сторону домика. Кто это может быть? Дико вдруг захотелось выйти навстречу этому одинокому путнику, приветить, обласкать — ишь, идет себе и будто не чувствует, какой дождь хлещет вокруг. Дико вспомнил, что и он так же пришел сюда — под дождем, которого не замечал, не чувствовал.

Путник неуклонно приближался, минут через десять он будет здесь. «Кто же это может быть?» — терялся в догадках Дико, и тут он уловил что-то знакомое в походке путника… Темень сгущалась, лес по обе стороны поляны под холмом превратился в два темных пятна…

Дико невольно поднял руку. Что это было — приветствие, призыв? Путник остановился и тоже поднял руку. Дико вздрогнул — черт побери, до чего же фигура и жест похожи на… Цачева! Да-да, это его манера привычно просить тишины, поднимая руку… Но что за ерунда? Что может здесь делать Цачев — в это время, в этом горном охотничьем краю? Фабрика, ребята — отныне это только воспоминания, причиняющие боль… «Только ты, отец, у меня остался…» Вдруг Дико почувствовал, как холодок страха и стыда пополз по спине, вспотели руки — ведь он оставил отца больным, бежал сюда, как зверь, зализывать раны, а об отце не подумал… То есть он думал, но боль, обида, страдание были настолько сильны, что мысль эта ушла куда-то на задворки сознания. Он снова взглянул на темное мокрое поле — теперь камни у леса стали похожи на людей, жмущихся друг к другу, ищущих друг у друга защиты и опоры…

Смотритель вышел и, насвистывая, облокотился о стену чуть поодаль от Дико. Теперь и он заметил странного туриста и с насмешкой бросил:

— Ха, вот вам еще один! Может, вы собираетесь устраивать тут конгресс?

Дико ничего не ответил, сошел со ступенек под дождь и остановился в тревожном ожидании. Цачев подошел совсем близко, Дико шагнул ему навстречу. Дождь потоками изливался на них — в одну минуту одежда, руки, лицо у Дико стали мокрыми. Цачев тяжело дышал, лицо под обмякшим от воды козырьком кепки горело от усталости, в глазах секретаря Дико прочел тревогу. Кровь отлила от сердца, ему казалось, что он вот-вот упадет. Переведя дух, Цачев сделал попытку улыбнуться и сипло выговорил:

— Не волнуйся… Он в больнице… Там за ним ухаживают… Но на всякий случай ты поспеши, потому что… ему худо… Хорошо, что я нашел тебя… Пойдем в дом, мы оба промокли до нитки.

Дико задохнулся. Как автомат, он последовал за Цачевым. На площадке Цачев сказал:

— Отправляйся сейчас, пока не совсем стемнело. Ты ведь хорошо знаешь дорогу?

— Да, — глухо ответил Дико, повернулся как на шарнирах и пошел по коридору в свою комнату. Шаги его гулко отдавались в глубине. Смотритель с удивлением наблюдал эту сцену:

— Что там случилось?

— Отец его…

— А-а…

Через минуту Дико вышел в холл в расстегнутой куртке с сумкой через плечо.

— Скажите честно, товарищ Цачев, — вы пришли сюда только ради меня?

— Иди, иди, не медли… А я чуть отдохну, устал порядком. Ты не жди меня, иди.

— Да-да, хорошо. Он где сейчас?

— В Пироговской.

— Понятно… Завтра увидимся, да?

Цачев поглядел на часы:

— Сейчас шесть часов. Если пойдешь напрямик, к восьми будешь в Княжево. Иди через Большую ложбину.

…Первую сотню метров Дико прошел в среднем темпе, потому что был целиком поглощен одним-единственным чувством — собственной вины. Зачем он пустил Старика на матч? Ведь тот был болен, а теперь он, сын, оставил отца одного… Какое значение имеют его обиды, самолюбие, неудачи по сравнению с болезнью самого дорогого человека? Как он мог уехать, поддавшись отчаянию, не подумав о Старике?..

В груди болело, тревога гнала его вперед, и он уже почти бежал, видя перед собой, как наваждение, циферблат часов с быстро вертящейся стрелкой…

Ровно в восемь промокший, падающий от усталости, с пятнами грязи на лице Дико появился в больничном вестибюле. На чисто вымытом полу от его кроссовок оставались лужицы грязной воды, куски травы и комья земли. Старшая сестра выслушала его с суровым лицом, потом лицо смягчилось, и она повела его по длинному коридору, сочувственно поглядывая на его мокрое лицо, мокрую куртку и штаны. Она вынула большой носовой платок и подала ему:

— Вытритесь.

Он поблагодарил, взял платок, вытер лицо и машинально сунул платок в карман куртки. Потом вынул из внутреннего кармана куртки расческу, причесался. Волосы тоже были мокрые. От всей его фигуры поднимался в теплый воздух коридора легкий пар.

Они дошли до одной из белых дверей.

— Тут? — тихо спросил Дико.

— Да. Вы не волнуйтесь, он еще очень слаб. У него была высокая температура. Сейчас получше…

Дверь тихо подалась. В нос ударил сильный запах лекарств. Дико прикрыл дверь и огляделся. Три пары глаз уставились на него. Он подумал, что попал в чужую палату, но тут один из больных кивнул головой и глазами показал на кровать в углу. Дико повернул голову, и сердце едва не выскочило — вот он!.. Старик лежал неподвижно, впалые щеки были страшно бледны, нос обострился, рот запал. «Опоздал…» Но нет, Старик вдруг пошевелил пальцами и медленно передвинул левую руку. Дико с усилием проглотил комок, застрявший в горле, и на цыпочках подошел к кровати. Теперь ему виден был температурный лист, на котором кривая резко ползла вверх, а потом обрывалась вниз до крайней точки.

Дико бросил куртку на стул, стоящий рядом, осторожно присел на кровать и слегка дотронулся до руки отца. Какая холодная… Веки больного дрогнули, он медленно повернул голову в сторону Дико. Густые с проседью волосы разметались на подушке и выглядели тусклыми, неживыми.

Дико отважился и сильнее сжал руку Старика. Больной приоткрыл глаза и посмотрел на сына, не узнав его, — взгляд был равнодушный и умиротворенный. Но вот будто искорка промелькнула в самой глубине глаз, они прояснились, усы слегка подались вверх.

— Мальчик мой… Сынок…

Старик говорил тихо, медленно, с трудом. Дико изо всех сил держался, чтобы не разрыдаться.

— Я только что вернулся, — сказал он как можно бодрее. — Нашел время для экскурсий! Дождь, грязь, холодище…