Иван Арсентьев - Преодоление

Хмуро, исподлобья смотрели на Хвалынского, и он, пожалуй, впервые за многие годы почувствовал между ними и собой стену. Чувствовал это и Середавин и понимал, что никаким лихим ударом здесь не помочь, что нужна тонкая дипломатия.

Он окинул взглядом бригаду, поднял успокаивающе руку, усмехнулся: мол, не надо шебаршиться, ребята, пока я живой, положитесь на меня, и будет полный порядок.

Поворачиваясь то к руководству конторы, то к рабочим, он стал открыто вторить председателю бурового комитета.

— Мы не имеем права размагничиваться, товарищи! Нам не впервой преодолевать трудности. Поднатужимся и сделаем!

Слова Середавина еще больше возмутили Карцева.

Кого обманывают? Кому подсовывают липовые обязательства? Ведь они поступят в центр и будут заложены в экономику страны! Заведомо ложный «потолок». В представлении Карцева это выглядело так, словно какой-то нечестный летчик втер бы очки командованию, убедив его в том, что истребитель поднимается на высоту пятидесяти километров в то время, когда никакой дьявол туда его не вытащит. К счастью, такого не бывает, а если б, паче чаяния, кто-либо принялся настаивать на этих бреднях, его отвезли бы в психбольницу…

Но здесь, оказывается, все можно, все воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Обращаясь к председателю бурового комитета, Караев спросил:

— Позвольте узнать, какими мотивами руководствуетесь вы, предлагая нам встречный график, опережающий государственный на два месяца?

— Мы руководствовались высокой сознательностью нашего рабочего класса! — с пафосом воскликнул председатель, передернув плечами.

— А почему взято два месяца, а не три? Кому нужна такая не сообразная ни с чем гонка? — спросил въедливо Карцев, а сам подумал: «Сейчас он скажет: для государства. Еще бы! Самая удобная вывеска!»

В воображении Карцева мгновенно возникла крайне непривлекательная картина. И он уже не мог удержаться, чтобы не высказать вслух свои соображения. И высказал.

Председатель бурового комитета беспокойно заерзал. Оглянулся раз, другой на начальство, прошептал, нервно постукивая карандашом:

— Видали? Мыслящий интеллигент поселкового масштаба!

А Карцев все говорил.

Начальство хранило молчание. Тогда Бычков постучал требовательнее:

— Позвольте, Карцев, позвольте! Вы отдаете отчет своим словам? Это же… это ж явная фальсификация! Огульное охаивание принципов соцсоревнования! Вы ответите за это!

Раздались возгласы:

— Какая такая фальсификация? Правильно человек говорит!

— Чего рот затыкаете?

— Когда сам был работягой, не такие речи пускал!

— Вишь, борец за интересы!

Хвалынский слушал, подперев ладонью голову, затем откинулся назад, сказал негромко:

— Беспокойство бурильщика Карцева вполне естественно. Элементы казенщины в соревновании у нас, к сожалению, существуют. Но в данном случае Карцев несколько сгустил краски…

— Нет, Петр Павлович! За реальные, выполнимые обязательства я… мы все… выложимся! — воскликнул Карцев запальчиво.

— Где уж тут выполнять повышенные обязательства! Успеть бы только вытаскивать из скважины посторонние предметы… — произнес Середавин с постной улыбкой. Но укол его, рассчитанный на аплодисменты, не пришелся рабочим: какая бы смелость ни была, пусть даже безрассудная, она вызывает скорее зависть, чем насмешку.

Кожаков обменялся несколькими словами с Хвалынским, встал и предложил: сегодня обязательств не брать, обсудить еще раз во всех вахтах бригады, а затем собраться на неделе и принять повышенные, но выполнимые обязательства.

С тем и разошлись.

Пока тянулась на конференции волынка, наступил вечер. Над далекими почерневшими холмами показалось полированное кружало луны, и степь смутно засеребрилась, зазвенела сонмом кузнечиков. Черствая накаленная земля млела в истоме, дыша сухо и горьковато полынью. От Кирюшки, из сыроватого провала оврага попахивало цветущим в мочажине дударником.

Выйдя из будки, Середавин окликнул Карцева:

— Пойдем-ка, дело есть… Поговорим.

Начальство и рабочие садились в машины, чтоб ехать по домам, а мастер и бурильщик, несколько озадаченный неожиданным приглашением к разговору, направились в сторонку от вышки. Карцев не догадывался, какое дело нашел для него Середавин на ночь глядя. Вынул сигарету и, закуривая, посмотрел при свете спички ему в лицо.

Когда поравнялись с ящиками, в которых хранился запасной инструмент, Середавин сказал: «Садись» — и сам сел, кряхтя, медленно вытягивая ноги.

— Седалищные нервы, пропасти на них… — проскрипел он. — Да… Ни змеиный, ни пчелиный, никакой яд не помогает. Да… Раздраконил нас Хвалынский… Ну, да ладно, я на него не обижаюсь. Мужик он ничего, хоть и директор.

«Врешь! Где там не обижаешься! Видали, какой ты вылетел из будки…» — подумал Карцев и спросил:

— О каком деле речь?

— Не спеши. Надо поговорить по горячему, так сказать, следу. Ты, вроде, парень с мозгой в голове, а продолжаешь свое, лезешь на стены, как… как школяр какой-то самым зряшным образом. Серьезно.

Карцев насторожился, спросил, какие такие стены он имеет в виду.

— Да хоть бы обязательство. Ну, скажи на милость, зачем было поднимать шум из-за пустяка? Доказывать, что обязательство-де липовое, что его выполнить нельзя и так далее? Может, ты думаешь, и председатель буркома на самом деле боролся тут за правильную линию? Хе! Идея у него одна: потрафить начальству. Я его давно знаю. Он еще когда строгальщиком околачивался в механических мастерских, все в люди лез… А ты трепотню его за чистую монету принимаешь!

Карцев молча курил.

— Вот и на меня ты давеча накинулся ни за что.

— Так-таки ни за что? — холодно усмехнулся Карцев.

— Ни за что. Почему я согласился с его шпаргалкой, сказал: поднатужимся и выполним обязательства? Да чтоб не дразнить гусей попусту, вот почему! Нашему брату возражать не положено, требуют звонить — звони! Это входит в должностные обязанности. Да-да! Святая истина.

— А мне известна другая истина: недостойные средства боком вылезают. Ими не достигнешь больших целей, — возразил Карцев.

— А! Оставь ты большие цели, смотри, что под носом. В наше время нужен ум! Смекаешь?

— Вы что же хотите, чтобы я думал по-вашему?

— На черта мне однодумцы! Повидал на своем веку всяких…

Карцев повертел головой.

— Крепко вам, видимо, не везло в жизни на настоящих друзей! Как та пуганая ворона, куста боитесь… А вы бы на себя хоть оглянулись: не в пушку ли рыльце у самого? Мне было очень трудно, когда я пришел к вам. Пришел, как к добрым людям, а вы что? В дубье меня? Спасибо. Неплохой урок преподали мне, век не забуду науку вашу… Да и сейчас не сомневаюсь, что при случае навтыкаете — успевай только поворачиваться… Но я жилистый, выдюжу. Пока не постигну секретов бурового дела, не буду знать то, что знаете вы, до тех пор не перестану доить вас, как бы вы ни брыкались. Грош цена тому летчику, который не превзойдет своего инструктора! Закон для всех один. А насчет вранья или втирания очков, пусть слабаки этим занимаются. У меня кулак еще ничего… И если говорить откровенно, то ваше кредо не по нутру.