Иван Арсентьев - Преодоление

Ветлицкий знал Зяблина хорошо и не сомневался, что работать он будет столько, сколько потребуется: чувство локтя у заводских рабочих развито гораздо сильнее, чем у остальных людей. Но сегодня и у него, видать, случилось что-то такое, из-за чего он не может работать сверхурочно.

— Почему из-за разгильдяев, не обеспечивших нас своевременно металлом, я должен рушить свои личные планы? Не выйдет! — закусил Зяблин удила.

— Да в чем дело, Павел?

— Не хочу и все! Я не обязан никому докладывать. Вы не старшина роты, а я не солдат!

Ветлицкий пожал плечами, не понимая, отчего тот встал на дыбы? Добро бы в первый раз, а то… Каждый месяц «черные» выходные, как называют их в народе, и люди, скрепя сердце, работают. Кому охота лишиться премиальных? Или чтобы тебя в очереди на квартиру передвинули в обратную сторону? Но у Зяблина другое. Они с Катериной обычно видятся лишь урывками в заводе, а сегодня у них назначена «большая встреча»: посещение кинотеатра в Сокольниках, ужин на веранде ресторана «Лебедь», ну и все остальное… Летом дома у Катерины пусто, ребята в пионерском лагере, все условия для радостей, и вдруг — на тебе! Опять вкалывай!

Ветлицкий, предвидя и такой поворот, успел поговорить предварительно с Катериной и заручился ее согласием, Теперь, открывая последний козырь, он сказал:

— Это моя к тебе личная просьба, Павел. Катерина тоже очень нужна. Если останешься ты, то и она не откажется поработать.

Зяблин смотрел с досадой на пружинисто вздрагивающие планки грейфера, молчал.

— Значит, договорились, — заключил Ветлицкий и приказал: — Закончишь этот рулон и скидывай штампы. Кожухам шабаш, надолбил ты их от нечего делать — до конца пятилетки хватит.

— Перепроизводство — признак кризиса, — покривил губы Зяблин.

— Ладно, марксист-надомник, — похлопал Ветлицкий его по плечу, но тот не успокоился, заговорил глухо:

— Станислав Егорыч, куда испарилось ваше чувство самоуважения? Взгляните хоть раз на себя со стороны: ведь вы едва ли не каждый месяц бьете поклоны, уговариваете, упрашиваете нас, призываете на штурмовщину, а мы перед вами фордыбачим, выламываемся. Неужели вам все это не кажется унизительным?

Ветлицкий промолчал. Теперь не так остро и болезненно воспринимались обиды, как бывало в первые дни его работы на участке четыре года тому назад. Нынче он даже с некоторой гордостью вспоминает междоусобную войну, охватившую участок и оставившую навсегда в душе его горечь и удовлетворение одновременно. Удовлетворение собственной победой, которая резко подняла его авторитет в глазах рабочих.

Осталась она не только в памяти начальника, о ней знают все, но предпочитают не вспоминать в присутствии Зяблина. Заикнись кто, и он тут же становится очень обидчивым и начинает с избытком выкладывать собеседнику различные неприятные вещи, ибо вовсе не гордится ролью, которую сыграл по собственной глупости в те, прошедшие времена.

До Ветлицкого ни один начальник больше трех месяцев на участке не удерживался, как вообще не удерживались ценные рабочие и другие настоящие специалисты. Черта ли с такой работы, когда ни прогрессивки, ни премий, ни даже — благодарности! Да что благодарность! Доброго слова ни от кого не слышали, потому и расставались без тоски, без печали… Текучку кадров можно было сравнить разве что с потоком пассажиров на Курском вокзале в курортный сезон. А ведь участок поставлял «начинку» для подшипников всем сборочным цехам завода! Малейший сбой тут же начинал всех свирепо трясти. Это, как известный лакмусовый эффект: меняется среда — меняется цвет бумажки. По тому, как работают цеха, «начинки»: роликовый, шариковый, сепараторный, можно судить о делах подшипникового завода в целом.

Прежний директор, на место которого пришел Хрулев, оставил после себя много всякой дряни. Нахлебались и горького и соленого, пока удалось поднять завод. Одолевали внезапные и непонятные провалы, вызывавшие глубокую и всеобщую разочарованность, а редкие взлеты были кратковременны, как у небуксируемого планера. Над Ветлицким откровенно смеялись. Узнали откуда-то на каком прекрасном месте работал он раньше, даже сколько зарабатывал, и по такой причине напевали вслед ему ехидную частушку: «Бросила хорошего, вышла за поганого…»

Большинство рабочих считало его мужиком «с приветом», другие — человеком себе на уме. Уж коль пошел на потерю заработка, значит, интересуется чем-то другим. А что может быть другое для «варяга», прибывшего в столицу на «ловлю счастья и чинов»? — судили-рядили о нем, глядя с собственной колокольни. Но истину никто так и не узнал.

Инженер Ветлицкий хорошо разбирался в практике станкостроения, а подшипники — отрасль, известная ему лишь в общих чертах. Пришел на участок, а подсказать некому. Встал посреди громыхающего вразнобой пролета, поглядел кругом: сколько непонятного, чужого! Было над чем призадуматься. Со всех сторон подстерегающие взгляды, шепоток за спиной: «Кого еще подсунули? Что за деятель свалился на нашу голову? Куда крутить-вертеть станет? Неужто сумеет отмочить штуку еще более смешную, чем уже было?»

В первый день работы, на стыке двух смен, Ветлицкий собрал рабочих участка и, назвав себя, заявил:

— Как мне известно, здесь происходило весьма оживленное мельканье всевозможных начальников. Так вот, товарищи, поверьте, больше этого не будет. Даю слово коммуниста, я пришел к вам надолго. Да-да, без смешочков! — подтвердил он, видя скрытные улыбки в глазах наладчиков. — А если говорить по правде, то признаюсь: я большой любитель юмора и надеюсь, мы еще не раз посмеемся вместе с вами, но пока прошу всех вас, отменных специалистов, не отворачиваться от меня, объяснять непонятное. До поры до времени непонятное… Я постараюсь освоить дело как можно скорей и, надеюсь, сумею постигнуть с вашей помощью тонкости и профессиональные тайны производства.

Наладчики опять недоверчиво заулыбались, а Зяблин, шевельнув дугами бровей, уронил:

— Оно так, конечно, но мы тут годами упражняемся в ловле микронов, а вы хотите — бац! — и в «девятку»…

— К сожалению, у меня нет времени растягивать на годы. Придется сжимать годы в месяцы.

Зяблин пожал плечами. Рабочие первой смены разошлись, а когда утром явились на работу, не поверили своим глазам: их начальник в замаранной спецовке с закатанными рукавами занимался регулировкой штампов. По его красным усталым глазам, по серому осунувшемуся лицу нетрудно было догадаться, что он не уходил домой и ни часа не спал. Потолковав о чем-то коротко с мастером Кабачонком, он вскоре исчез.

«Ушел отсыпаться, — подумали о нем. — С первого дня дурь свою показывает ретивый начальник. В первой смене, когда решаются все вопросы и обеспечивается нормальная работа на целые сутки, его нет. Зачем-то полез собственными руками в штампы, на кой они ему? Его ли это дело — в прессах-штампах ковыряться? Все ясно: начальник до первой получки…