Иван Арсентьев - Преодоление

— Откуда ты взяла все это? — вскричал обиженно Шалонов. — Маркел под периной тебе наплел?

Маркел оторопело хлопал глазами, рыжие брови Бека залезли в изумлении куда-то под шапку, у Карцева же от признания Валюхи дух захватило и защемило в груди. Сладко защемило. «Валюша, безрассудная, да ты решительнее всех вместе взятых! А я-то! Чистюля со своими допотопными понятиями о чести. Из бригады уйти грозился, ручки марать не хотелось. И ушел бы! А польза кому? Все так бы и осталось по-старому».

Карцев опустил голову, готовый провалиться. Тем временем Маркел не унимался, выкрикивал:

— Что вы слушаете ее? Не знаете характер ведьмячий? Только головы морочит!

— Надо прежде головы иметь… — протянула Валюха презрительно.

Она увидела в окно подъехавшую вахтовую машину, сняла с гвоздя авоську и, при всеобщем молчании, направилась к выходу. В двери оглянулась, скользнула взглядом по расстроенным лицам вахты. На Карцева посмотрела чуть дольше, и радостное тепло разлилось по его груди. В нем, в тепле любви и взаимопонимания, подсыхали тяжелые раны воспоминаний, растворялась горечь повседневщины с ее нерешенными вопросами и заботами, все то, что искажает облик окружающего мира. Любовь как бы поднимала над людьми.

Карцев знал: уже сегодня с вечера он будет мысленно подгонять завтрашний день, чтобы опять видеть любимую, ловить ее взгляд, брошенный украдкой, шепнуть ласковое слово. Все равновесия нарушены.

Это новое для Карцева состояние, обострившее все пять чувств, что-то напоминало ему. После той памятной ночи, его настроение почему-то часто и странно менялось. Он мог бы, кажется, уподобить себя календарю, страницы которого небрежно перелистывает ветер… Часами чувствовалось удивительное умиротворение, будто он шел тропинкой по лесу, где начали падать листья, затем вдруг происходило неожиданное: обратная смена времен года. Лес становился жарким, словно кипящим, беспокойные ароматы цветенья вызывали ненасытную жажду, тропинка исчезала из-под ног, но это не тревожило. Страшней становилось, когда стволы деревьев призрачного леса превращались в голые столбы с ледяными наростами и все застывало в мрачной холодности, как студень, и тогда Карцев опять чувствовал знакомую тоску затворника, утратившего контакты с людьми.

Вахта уезжала с буровой канительно. «Танк» — железная коробка с двигателем, но без броневой башни — все, что осталось от грозной, некогда боевой машины, — заглох и никак не запускался. Внутри жесткого кузова набилось уже две вахты с других буровых, шумят, а машина ни с места.

— Что ж вы жмете меня, паразиты! Ведь не так уж тесно, — ругалась беззлобно Валюха, раздавая увесистые тумаки налево и направо.

— Небось мышь копной не раздавит…

— Все одно до костей твоих не прожмешь… — гоготали парни.

— Эй, товарищ водитель, а ты в ту сторону крутишь ручку? — кричали нетерпеливые.

— Удивительно, как люди воевали на этакой таратайке! Посадка низкая, гусеница узкая…

— Повоюешь на таком гробу. На нем крендели по асфальту выкручивать.

— Болтай! На нем Берлин брали.

— Брали, да не на таком…

— Хоть бы до Нефтедольска добраться, — высказал кто-то скромное желание.

Волынке не было видно конца. На водителя со всех сторон сыпались руководящие указания: за какую ручку дернуть, за какую тянуть и что сколько раз покрутить. Равнодушных не было: все путались под ногами. Народ знающий пошел, дотошный. Любой подскажет, научит, как надо работать по-настоящему.

Неизвестно, сколько бы провозились, не покажись на дороге тяжеленный заливочный «ЯЗ». Все принялись дружно орать, свистеть. Неуклюжий агрегат остановился. Затурканный вконец водитель, молодой красивый парень с белыми от злости глазами, подошел к коллегам. Те, ворча, прицепили «танк» на буксир, протащили шагов двадцать, и мотор завелся.

Дорога шла прямиком через степь. На бесчисленных ухабах «танк» угрожающе задирался вверх и с размаху ухал об землю так, что казалось, душа из тебя вон! Лед, как осколки стекла, летел из-под гусениц, ударявших по замерзшим лужам. Валюха охала:

— При таком транспорте бедным женщинам нашим надо полгода давать декретные отпуска…

Наступали сумерки. За холмом показался багровый факел.

— Моя старушка-бурилочка рождения сорок восьмого года, — сказал кто-то мечтательно, указав рукой на факел.

Разбитая грунтовка проходила мимо действующей скважины. Хвост огня полыхал метров на десять — негде было в степи использовать попутный газ. Временами вместе с газом выбрасывало брызги нефти, и тогда факел удлинялся вдвое, коптил и трещал. По выжженной кругом земле видно было, откуда чаше всего дуют ветры.

В коробке «танка» дорожные разговоры.

— Недавно про нашего брата книжонку читал. Ну, скажу я вам… Вот уж не думал, что живу в раю…

— А это разве тебе не ангелы? — показал Шалонов на Маркела и компанию.

— Похожие, только что хвостов не видно…

— Др-р-р-р… — заскрежетало свирепо под днищем. «Танк» резко занесло, водитель, жалобно ругаясь, вылез из кабины.

— Гусеница слетела… — объявил он замогильным тоном.

— Эх ты! Надо было вправо вертеть!

— Чего мозги туманишь? Не вправо, а туды, куды разворачивает, — вспыхнули опять пререкания знатоков.

— Надевай скорей, что ли!

— Лом уперли… — почесал безнадежно затылок водитель.

— Давай уж подсоблю, — сказал кто-то, выбираясь из кузова и держа в руке сумку с харчами.

Куда ты, Кузьма, не лезь, задавит!

— Да-да! Он такой!

Эй, сумку оставь, погибнешь под траками — кусками помянем!

— Га-га-га!..

Очумевший водитель таращился на крикунов, уронив на землю гаечный ключ. С севера, на взлобке, показалась чья-то крытая полуторка — «вахтовка». Рабочие высыпали на дорогу, остановили машину. Из кабины высунулась носатая личность, Карцев узнал в ней Серегу Хобота, с которым ехал впервые на буровую.

— Чего дорогу загородили, туды вашу! — заорал он.

— Серега, будь другом, довези на люксе своем. Видишь, наш разулся…

— А мне какое дело? С кого завгар за перерасход горючки шкуру сдерет? Чешите на своих…

— Я подпишу тебе путевку, — пообещал Бек и добавил тише: — В два конца.

— Подвези, Сереженька, — попросила Валюха, играя глазами.

Хобот хмыкнул и смилостивился.

— Ладно, залезайте. А ты — в кабину, — подмигнул он Валюхе.

И многострадальная полуторка, получившая на своем веку все мыслимые и немыслимые для автомобиля травмы, побывавшая в десятках аварий, а затем подлеченная в автомастерских, повезла рабочих дальше…

И так — едва ли не каждый божий день.

Когда приехали, Карцев, вылезая за понурыми буровиками из машины, почувствовал горячие Валюхины пальцы, скользнувшие по его ладони и оставившие шероховатый листок. Он сунул бумажку в карман, подумал с внезапным умилением и пониманием: