Иван Арсентьев - Преодоление

Валюха села на кровати, бросила руки на колени.

— Что ж ты со мной делаешь? Как же уехать вот так, сразу? А потом что?

— Потом будем жить. Вместе. Или не хочешь?

— Хочу! Только… как?

— Разве ты не знаешь, как живут муж с женой?

— А хвосты? Ведь сколько хвостов, дролюшка!

— Хвосты надо рубить. Разом. Всё.

— Погоди, милый, все так неожиданно… Дай подумать чуток. В Нагорное… А в Нагорном свекровь живет, тетушка моя, пропади она пропадом! Маркел припрется… Такое пойдет — жизнь проклянешь. Так нельзя начинать.

— Значит, не поедешь?

— Я прямо не знаю… Ошарашил ты меня. Как-то несерьезно все это. Прыг-скок, как в детской игре.

А ведь рай на земле дается не так просто! Во сне только бывает чудо… Ну что ты смотришь? Разве я не права? Хоть бы посоветовался со мной, если уж решил в жены брать. А то получается вроде не человек перед тобой, а собачонка: свистнул — она и побежала следом. Нехорошо ты поступаешь со мной…

На глазах Валюхи блеснули слезы. Карцев, уязвленный ее рассудительностью и недоверием, буркнул:

— Понятно. Извини, если это так сложно для тебя Если жалко сбросить хомут…

Валюха провела ладонями по лицу, словно умываясь.

— Ну хорошо, поеду, поеду… — зашептала она, прижимаясь к нему. — Побегу сейчас собираться. Маркел уйдет в ночную, я приготовлюсь.

— Документы не забудь.

— Знаю: без бумажки мы букашки…

Валюха вскочила на пол, взглянула мимолетна в зеркало, висящее у двери, безотчетно-изящным движением поправила взлохмаченные волосы и опять опустилась на краешек кровати.

— Знаешь что, дролюшка, а ведь ты совсем не думал обо мне, когда собирался на курсы, — сказала она печально, и ее лицо затуманилось.

— Что ты говоришь, Валюша? Я люблю тебя! Зачем мне все, если ты не со мной!

— Не знаю, зачем нужны довески…

— Почему ты хочешь со мной поссориться, Валюша?

— Я не хочу, я больше не буду. Поедем. Только давай утром. Я приду к семичасовой электричке. Будет еще темно. Хорошо?

— Понимаю: меньше любопытных глаз. Встречу тебя на автобусной остановке возле станции.

Валюха торопливо собралась, поцеловала его на прощанье и ушла.

Карцев рассчитался с хозяйкой, недовольной отъездом квартиранта (опять ищи приличного жильца), упаковал немудреные пожитки. Делать больше было нечего. Взял журнал, перелистал страницу, другую. Читать не стал. Подумал о том, что можно предположительно ожидать в ближайшем будущем, и улегся в постель. Задремал под тихие звуки радио, но настоящий сон не приходил. Карцев ворочался с боку на бок, что-то ему мешало, казалось, лежит не на матрасе, а на острых камнях. «Что такое?» — пошарил он рукой и нащупал под боком маленькую угловатую штучку. Включил свет. На ладони лежала оброненная Валюхой сережка. Улыбнулся, зажал в кулаке, да так и уснул.

…В условленный час Карцев прохаживался у входа на вокзал с двумя билетами в кармане. Он понимал, что Валюхе хочется избежать встречи со знакомыми, поэтому и просила уехать пораньше. Но вот уже подошла семичасовая электричка, приняла пассажиров и постучала по рельсам дальше.

Прошло еще полчаса — Валюха не появлялась. Услужливое воображение живо подкинуло Карцеву добрый десяток веских причин, по которым женщина в положении Валюхи не может явиться вовремя на поезд, чтоб навсегда уехать от прежней жизни. Надо набраться терпения, впереди поездов много.

Карцев вошел в зал ожидания, встал у окна так, чтобы видеть остановку автобуса. На улице совсем уже развиднелось, стрелки электрочасов скакнули на полдевятого. Автобусы прибывали и отходили, беспокойство Карцева росло. Оставив наблюдательный пункт, он направился к выходу покурить и вдруг нос к носу столкнулся с Сашей Деминой.

Он не встречал ее после той вечеринки у Алмазовых, но запомнил. Увидев, кто перед ней, она радостно улыбнулась, сдернула перчатку, протянула теплую, чуть шершавую руку.

— Давно ждете? — спросила Саша, взглянув на часы.

— М-м… — промычал Карцев что-то нечленораздельно и уставился на нее с откровенным недоумением.

— Значит, на курсы?

Он кивнул, соображая, откуда у этой Саши такая полная информация и что означает появление ее на вокзале.

— Я ведь тоже очень хочу на курсы повышения квалификации сварщиков. Все только обещают, а когда… — вздохнула коротко Саша и погрозилась: — Но я нажму на них, не отвертятся!

Сообщая это, Саша как бы спрашивала глазами, доволен ли будет Карцев, если они встретятся в стенах учебного комбината нефтяников.

— Вы ведь на полгода уезжаете?

Он кивнул утвердительно и посмотрел с нетерпением в окно на автобусную стоянку. Саша перехватила его взгляд, сказала, спохватившись:

— Я к вам с поручением от Вали Алмазовой…

Открыв сумочку, она стала что-то в ней искать, не замечая, как изменился в лице Карцев.

— Валя извиняется, что не смогла сама прийти. Искра не отпустил ее с работы. Попросила меня передать вам деньги для ее свекрови. Вот, пожалуйста, адрес здесь указан, — протянула Саша пакетик.

Карцев потемнел, рука его вздрогнула, когда он принимал от Саши конверт. Он все понял. «Нет, не может быть! — чуть не вскрикнул он, сжимая в кулаке пакетик. — Просто Валюха не успела, ей нужно уволиться с работы, собрать вещи… Она все написала, сейчас узнаю…»

По радио объявили приход очередной электрички. Карцев взял чемодан, сказал Саше: «До свидания», пошел на посадку.

В пустом тамбуре разорвал конверт, прочитал:

«Дролюшка! Никогда ничего не писала я так трудно, как это письмо. Пришла от тебя, покидала на скорую руку в чемодан вещички и задумалась. Что же я делаю, непутевая? Ведь ты вгорячах сказал: «Бросай все и едем вместе!» Легко сказал, просто, как в кино пригласил.

Говорят, у тех, кто долго ходил в кандалах, навеки остаются знаки — шрамы на лодыжках. А как же у меня, если кандалы еще не сброшены вовсе?

Судьба мне послала тебя, чтоб разбудить во мне человека, чтоб я поняла, чего стою. Тебе не доставило труда это сделать, и ты сделал. А когда я полюбила тебя до боли в сердце, когда жизнь моя закачалась на острие, ты, не долго думая, напросился на курсы.

Человечно это? Подумай сам.

Осуждать тебя не за что: ты такой, какой есть. И решения твои такие же неожиданные, и поступки необычные. Ты не похож на других, известных мне, потому и люблю тебя. Но что делать, если характер у меня скверный и гордость не по уму? Они-то и не прощают легкость, с которой ты обошелся со мной. Но, может, оно и лучше, когда все открывается сразу. По крайней мере, честно.

Хотелось любить тебя, как равного, а не как собака своего хозяина. Раззарилась я на большое счастье, но видать… (Дальше было густо зачеркнуто и осталась лишь последняя фраза.) Упилась с тобой короткой радостью — и прощай. Эх, окаянная я!»