Эдуард Лимонов - Подросток Савенко

— В дополнение к грамоте разрешите мне вручить вам, товарищ Савенко, памятный подарок, — говорит розовый Котляров.

— Правильно! — кричат Епкин, Витька, Ленька и Кадик от веревок, где они все стоят. — Правильно!

Эди берет сверток из рук писателя, они опять обмениваются рукопожатиями, толпа, уже потеряв интерес к зрелищу, жидко аплодирует. Эди сбегает по ступенькам к своим. Епкин, взяв у него из рук красный сверток, немедленно начинает сдирать с него бумагу, а конферансье уже объявляет следующий по программе аттракцион-игру: желающие будут перетягивать канат.

— Домино! — орет Епкин разочарованно. — Педерасты! Не могли что-нибудь подороже подарить, что-нибудь стоящее, хотя бы маленький приемник. Домино! — произносит Епкин с презрением.

Все единодушно сходятся на том, что Дом культуры пожадничал и, наверное, администрация пропила в кабаке деньги, выделенные на призы, а взамен накупила всякого говна, все другие участники конкурса, получив не первое место, получили свои подарки раньше. Что — никто не знает, но тоже говно, очевидно.

Епкин свистит, свистит и Ленька. Кадик и Витька не свистят, а Эди равнодушно сует коробку с домино в карман.

— Отдам дяде Саше, — говорит он. — Пусть с мужиками хлопают. Они свое домино совсем расколотили. Бьют им по столу что есть силы. Азартные, козье племя!

Ребята продираются сквозь толпу.

— Нужно выпить, отметить… — замечает Витька Головашов.

— Да-да, обмоем первое место, — поддерживает кореша Ленька. — С тебя, Эд, причитается.

— Я сбегаю в гастроном, — охотно вызывается Епкин. Этим беганием в гастроном Аркашка пытается скомпенсировать всегдашнее отсутствие денег. Сброситься, как другие ребята, он не всегда может, семья у них большая, и они бедные.

Эди лезет в карман куртки, вынимает вначале скомканную грамоту, которую у него тотчас забирает Кадик и рассматривает, а потом вынимает деньги.

— Я угощаю, — говорит Эди и высыпает Епкину в ладонь всю мелочь, которую он взял ночью в столовой, и все рубли.

— Там около 50 рублей, Ебкин, — объявляет он. — Купи на все биомицина.

— Четыре бутыли? — спрашивает Епкин.

— Получается четыре — возьми четыре, — отвечает Эди. Он решает, что все равно уже почти десять часов, Светка наверняка застряла с матерью в Днепропетровске, и эти полсотни его не спасут.

Епкин зачем-то пересчитывает мелочь. Витька сует ему еще какие-то деньги. Витька всегда при деньгах.

— Держи! — отдает ему Кадик грамоту. — Покажешь Светке, когда приедет. Пусть видит, чувиха, вещественное доказательство таланта ее чувака.

— Откуда приедет? — отзывается на замечание Кадика Епкин. — Куда она уезжала? Я ее вчера видел.

— Как ты мог ее вчера видеть, — настороженно спрашивает Епкина Эди, — если она еще позавчера утром уехала с матерью в Днепропетровск к родственникам?

Эди вдруг чувствует, как беспокойство опять вселяется в него, и, почти уже зная ответ Епкина, все же с надеждой спрашивает его:

— Ты, наверное, ошибся, ты видел ее не вчера? Несколько дней назад…

— Похож я на лунатика? — спрашивает Епкин, выпялив свое монгольское круглое лицо и выставив стриженую голову чуть вперед. — Я ее видел вчера вечером выходящую из подъезда с какой-то еще девкой и с Шуриком Иванченко. Тащили какие-то сумки.

Выпалив все это, Епкин, наверное, вдруг понимает, что трепанул лишнего, так как все ребята замолкают и поглядывают на Эди.

«Значит, она меня обманула, — думает Эди. — Точно, обманула. Никуда, ни в какой Днепропетровск она не поехала, а осталась и гуляла праздники с Шуриком». Эди-бэби мысленно вспомнил почему-то жиденькие блондинистые усики семнадцатилетнего Шурика, и ему представилось, как, касаясь этими усиками Светкиной щеки, Шурик целует Светку. Для Эди Шурик раб и дурак, который так всю жизнь и будет работать в своем обувном магазине, в то время как Эди будет совершать великие подвиги, но для Светки, очевидно, Шурик кажется другим. Эди-бэби видит, кто такой Шурик, Шурик — фраер и мудак, про таких, как он, и поется в блатных песнях:

«Может, фраер в галстучке атласном

Вас сейчас целует у ворот…»

Действительно, даже в галстучке — аккуратный Шурик носит галстуки. «Ну, блядь! — вскипает кровь Эди. — Что же теперь делать?» — думает он и замечает направленные на него взоры.

— А разве вы еще ходите вместе? — виновато спрашивает Епкин. — Я думал, вы давно не ходите…

— Ну, ты идешь или не идешь в гастроном? — спрашивает его Кадик зло. — Идешь — иди!

— Иду! — огрызается Епкин. — Ты на меня не ори, а то схлопочешь!

— Не хочешь идти, я пойду, — примирительно говорит Кадик.

Епкин уходит, а Кадик успокаивает Эди:

— Ну и хуй с ней, со Светкой, Эди. Тебе нужна настоящая чувиха, а не эта сопливая малолетка. У нее и ног-то настоящих нет, — говорит Кадик. — Спички, а не ноги.

«Хуй-то!» — думает Эди грустно. Светкины ноги лучше всех — они у нее длинные и ровные, и совсем не спички, не худые, как кажется Кадику. Эди знает Светкины ноги, а что на них еще не так много мяса — так Светке же всего четырнадцать лет, будет и мясо. «Светка красивая, она как из сна, — думает Эди. — Что делать? Что делать? — размышляет он лихорадочно. — Зарезать Шурика?» Эди представляет, как он кромсает своей опасной бритвой ненавистное ему лицо, усики и галстук. Взы! Взы! Взы! — свистит бритва. Из глубоких порезов на щеках, по носу и рту Шурика, мгновенно набухнув, выливается вдруг темная кровь. «Сука! Сука! Гад — не трогай мою Светку!»

— Эди! Эди! — доносится до него голос Кадика хуй знает откуда, как из Славкиного Владивостока. — Эди!

Не очень это легко, когда у тебя хуёво и невыносимо на душе, находиться среди друзей и вести себя как обычно. Эди хочется немедленно сесть в трамвай и умчаться к Светкиному дому, и найти Светку, и убить Шурика, и сесть в тюрьму, остаться одному в камере, но чтоб не было так невыносимо, а он вместо этого должен делать вид, что ничего не случилось, быть мужчиной, чтобы потом ребята не сказали, что Эди расклеился, когда узнал о Светкиной измене. Что Светка ему изменила, Эди не сомневается, он подозревал об этом давно, теперь речь идет только о том, что предпринять.

Явившийся из гастронома Епкин кладет руку на плечо Эди и говорит, виновато шепелявя:

— Ну хочешь, Эд, я набью этому фраеру морду, хочешь?

— Ладно, — бросает в ответ Эди, — успокойся, сам справлюсь, это мое дело.

Действительно, это его дело, размышляет Эди, выпивая с ребятами принесенный Епкиным биомицин, они зашли в парк, хотя и по-осеннему голый, но все же прикрывающий их от возможного набега милиции, на площади во время народного гулянья пить не полагается, противозаконно. Это его дело, как расправиться с этой сукой, подло притворявшейся Светкиным другом. «И Светка — блядь! — думает раненый Эди. — Меня, меня она предпочла Шурику. Меня!»