Марта Кристенсен - Башня на краю света

— Хотите посмотреть?

Он придвинул тетрадь к ней, но она энергично затрясла головой, нет, нет, не надо, и вообще, не нравился ей этот директор, решительно не похожий на других — не просто невзрачный мужчина, но прямо-таки уродливый. Обычно они гораздо симпатичнее и, уж во всяком случае, намного приветливее. Он совсем не такой, каким должен быть директор, и говорит совсем не то, что ему положено говорить. Он не объяснял подробно, как он понимает характер Джимми и его «случай», и не прерывал свой рассказ дружеским: «Да вы пейте кофе» или «Не хотите ли сигаретку?» Он не старался облегчить ей разговор, как это обычно делалось, а, наоборот, затруднял, потому что сидел, подперев кулаком голову, и не спускал с нее глаз, так что ей самой пришлось отвести взгляд, ища спасения за окном, в мирной картине раскинувшихся там полей, окаймленных лесом, и ей уже начинало казаться, что она снова едет в поезде, смотрит в окошко, но и тут он не оставил ее в покое и призвал обратно в кабинет.

— К сожалению, две недели назад, когда вы с фрёкен Лунд привезли Джимми, меня не было на месте, мы не говорили с вами и до его приезда, переговоры велись, так сказать, через третьих лиц. Вам не кажется, что, в общем, все свершилось как бы помимо вас? Судя по записи в личном деле, он доставлен сюда с вашего согласия, но я не вижу, чтобы вы когда-нибудь просили забрать его от вас. Правильно?

И, так как она молчала, он добавил:

— Вам не обязательно отвечать на этот вопрос, никто вас не принуждает.

Она ждала продолжения, привычных слов о том, что они хотят только помочь ей, что все делается ради самого Джимми, для его же блага. Но продолжения не последовало, и пришлось ей в конце концов ответить, и она сама слышала, как вымученно прозвучал ее ответ:

— Нет. Я об этом не просила.

Он удовлетворенно кивнул: хоть здесь они до чего-то договорились.

— А теперь я хотел бы задать вам еще один вопрос.

— Пожалуйста, — сказала она, а самой хотелось скорее прочь из его кабинета, снова в поезд, который повезет ее домой, чтобы в ушах у нее размеренно и уютно стучали на стыках колеса, а перед глазами мелькали красивые пейзажи.

— В течение десяти лет вы постоянно живете с человеком, который не является отцом Джимми… — И отвечая на ее встревоженный взгляд: — Да, так здесь написано, фру Ларсен. Любой сотрудник может, а вернее, должен знать, в какой обстановке живет Джимми. Если вы сочтете, что я неправомерно вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, перехожу какие-то границы, повторяю: вы не обязаны отвечать. Но я хотел бы знать, каковы отношения между Джимми и вашим мужем.

— Хорошие, — торопливо ответила она и добавила с возмущением, сама себя не узнавая: — Он ему как родной отец, если хотите знать, он даже очень гордился им, пока не…

— Пока что?

Она нетерпеливо мотнула головой.

— Ни разу в жизни он его не ударил, можете мне поверить. Он всегда был очень добр к нам обоим.

— Точно, фру Ларсен?

— Да уж это точно. Он вообще добрый.

— Знаете что? — Директор опять стал листать тетрадку, дошел до чистых страниц в конце. — По-моему, не стоит дальше заполнять это личное дело. По-моему, вам следует взять Джимми домой.

Она уставилась на него пустым, непонимающим взглядом.

— Вы с вашим мужем можете больше сделать для мальчика, чем мы, посторонние люди.

— Но он же такой трудный! — вырвалось у нее. — Мы не сумеем…

— Я считаю, что сумеете. Это же ваш сын. А что касается его трудности… это ведь как посмотреть. Я знаю детей значительно более трудных. Если уж пользоваться таким определением.

Но он же ворует и вообще стал невозможный во всех отношениях. Ей столько раз это говорили. А теперь вдруг уверяют совсем в обратном. Нет, она ничего не понимает. Они же всегда утверждали, что только они могут что-то сделать для Джимми и что она должна предоставить это им. Они убедили ее — и притом самым дружеским и деликатным образом, — что они с мужем не в состоянии справиться с ним, не та семья, не такие они родители…

Она пыталась припомнить слова и выражения, которыми они пользовались, — недостаточно волевые и не стимулирующие воспитание характера у ребенка. Сами же говорили, чего же они вдруг повернули все наоборот?

— Теперь послушайте, что я хочу вам предложить. Вы берете его домой, и мы сделаем еще одну попытку. Он не вернется в свою прежнюю школу, и впредь никаких спецклассов. Может быть, он получит разрешение поступить в предыдущий класс, тогда по крайней мере не будет затруднений с успеваемостью. Я готов взять на себя все необходимые переговоры и добиться положительного решения. Что вы на это скажете, фру Ларсен?

Мысли ее метались, да что же за человек этот директор, который сидит сейчас перед ней и хочет вернуть ей Джимми? А вместе с ним и ответственность, от которой ее когда-то освободили. Она попыталась выдвинуть последнее жалкое возражение.

— Я боюсь, фрёкен Лунд будет недовольна, — сказала она и убедилась, что он умеет улыбаться.

— Боюсь, что так. Я даже почти уверен, что она будет против. Фрёкен Лунд питает непоколебимое уважение к экспертизе, хотя что это, собственно, такое?.. Но я постараюсь ее уговорить. Согласны?

— Да, — отвечала она, потому что всегда отвечала «да», сидя вот так за столом перед кем-либо из них. Она была в полном смятении. У нее даже мелькнула мысль, что, может быть, это тот самый интернат, где Джимми и следует впредь находиться…

Фрёкен Лунд, естественно, не согласилась с решением директора. Что она и высказала коротко и категорично, когда они уже сидели в поезде и ехали в интернат, чтобы забрать Джимми. Совсем не вовремя, с ее точки зрения.

— Совершенно нереалистическая идея, — сказала она. — Разве он может сейчас войти в норму? Это должно было произойти гораздо раньше. Ничего из этого не выйдет.

И она снова уткнулась в захваченную в дорогу книжку. Фрёкен Лунд была не из тех, кто чувствует себя обязанным занимать клиента разговором во время случайного совместного путешествия, и не из тех, кто даром тратит время: она сосредоточенно читала, методично переворачивая страницы, ничуть не располагая к дальнейшим расспросам.

А фру Ларсен сидела и боролась с собой, и все тот же старый вопрос, который ей столько раз хотелось задать, вертелся у нее на кончике языка, но она снова и снова проглатывала его, потому ли, что подходящий момент был упущен, или потому, что о таких вещах не спрашивают. Даже если сидишь с человеком наедине в купе вагона.

Капля ударилась в оконное стекло и скатилась вниз, оставив за собой дорожку. Потом другая. Потом застучал частый и упорный дождь, и фрёкен Лунд обернулась к окну и совсем обыденно, по-человечески заметила, что, пожалуй, непогода разыграется, и добавила с чуть заметной укоризненной улыбкой, что одеты они совсем неподходяще.