Марта Кристенсен - Башня на краю света

Но они еще вернутся, они будут преследовать тебя долгие годы — как запавший в память обрывок мелодии, который в тебе живет, и порой ты улавливаешь его звучание и забываешь обо всем на свете — ничто не существует для тебя в такой миг, лишь эта мелодия, ибо все остальное (включая и так называемую реальную и непреложную действительность!) отдаляется и исчезает без следа…

Последнее слово всегда остается за Поэзией.

Теперь уместно будет коротко описать сцену горького расставания с Меррит, как она разыгралась в серой постановке реальной действительности.

Здесь тоже дует порывистый ветер, но солнца нет, стоит обыкновенный хмурый и дождливый день, туман низко клубится меж скалами, чайки кричат скрипучими голосами, пахнет брезентом и мешковиной от серых тюков с рыбой, которые переправляют на борт «Кристины» в забрызганных солью лихтерах.

Еще здесь есть облупленная зеленая шлюпка. И Перевозчик, который сидит, держась за весла, и ждет, понурый и печальный, без трубы.

А вот и Меррит наконец появляется вместе со своей матерью: обе в серо-зеленых накидках с капюшонами. Чемоданы и прочий багаж погружают в шлюпку, и наступает минута прощания с друзьями и знакомыми.

У Меррит какой-то непривычно загнанный И жалкий вид в этой чересчур просторной накидке, болтающейся на ее худенькой фигурке, она прощается со всеми второпях, не успевая ни улыбнуться, ни всплакнуть, впрочем, на мгновение лицо ее искажается гримасой боли — это когда она обнимает и целует Бабушку. Потом очередь доходит до Ютты, которая стоит и ревет на глазах у всех, — ей тоже достается поцелуй да еще сестринский шлепок по спине. Далее следуют Мама, Тетя Нанна, Младший Братишка… и наконец очередь доходит до тебя — мимолетная улыбка: «Прощай, Амальд». И на этом все кончается, и больше не было ничего, решительно ничего. Или все-таки… Неужели совсем-совсем ничего? Может, хотя бы тайная искорка в глазах, почти неприметная и, однако, драгоценная, как алмаз?

Нет, ничего абсолютно.

Шлюпка отчаливает от берега и, медленно отдаляясь, скрывается за пеленою измороси под прощальные взмахи рук и платков.

Серая туманная фигурка среди других туманных силуэтов в скользящей вдаль по волнам лодке — неужели это была Меррит, чудодейка Меррит, та, что могла поймать солнце и зажать в ладони радугу, та, что с раскинутыми в стороны руками танцуя проходила по Мосту Жизни, та, что подарила тебе первый в твоей жизни поцелуй?

Нет, это была не она.

Настоящая Меррит никуда не уезжала, она осталась там, на взгорье, в летнем царстве зеленой травы, она и ныне в сумерки сидит и играет мелодическую минорную гамму при зажженных на пианино свечах.

Она — Одинокая Дева, что увлекает тебя за собою в головокружительные полеты на Край Света.

Она стала тем, чем в конце концов становится все: Мифом и Легендой, Тоскою и Болью и — в своей сокровенной сути — глубоким, потаенным, неувядаемым Счастьем.

Фабрика должна быть снова пущена, там теперь толчется мастеровой и рабочий люд, негодное проржавевшее оборудование убирают, вместо него устанавливают новое. Никак не могут решить, что делать со старой громоздкой паровой машиной: утопить ее в море или вывезти из страны и продать как железный лом, а покамест, чтобы от нее избавиться, машину погружают на некое подобие огромных саней, и мощная конская упряжка отвозит ее на Круглину.

Здесь, на берегу, ее сгружают и ставят на попа — в обыденном окружении серых, поросших лишайником скал она выглядит диковинным чужеродным телом. В большом паровом котле есть внизу «очистное отверстие», через которое можно залезать внутрь. Холодный металлический свет просачивается в машину сверху, создавая внутри нее фантасмагорические сумерки — зловещее освещение, в котором, однако, есть что-то до странности притягательное.

Так и стоит здесь этот огромный цилиндр — уже не паровая машина, а нечто иное, не имеющее ни имени, ни смысла, нечто такое, что может лишь присниться во сне. Нечто, отдаленно напоминающее Башню на Краю Света, хотя Башня, конечно, куда величественней. Вернее сказать, была величественней, она ведь больше не существует.

Да, Башня на Краю Света утрачена безвозвратно, ее больше нет — да ее, собственно, никогда и не было! Потрясающая, головокружительная мысль, от которой в одно и то же время так легко и так печально на душе. Оттого-то стоишь ты, сиротливый, окаменелый, в сумрачном чреве старого негодного парового котла… между тем как снаружи клубится туман над ревущею бездной, где Дух Божий по-прежнему носится над водою (ибо уж этому-то никто помешать не может!). Здесь, внутри, жутко и одиноко, ты готов громко кричать от ужаса, и все же ты медлишь бежать отсюда к свету дня, к действительности… медлишь до тех пор, пока тебе не делается невмоготу дольше терпеть, ты сжимаешься в комок, жестоко страдаешь и напоследок чуть не умираешь от страха. И только тогда ты с воплем облегчения выскакиваешь из машины и оказываешься на воле, в море дневного света, охваченный ликованием, как душа, которая вырвалась из-под власти тьмы, выкарабкалась из могилы…

Не удивительно ли вновь очутиться на ярком солнце, под голубым небом, слышать крики чаек и видеть, как их крылья молнией сверкают в воздухе, отбрасывая быстро бегущие тени на скалистые берега! В открытых сушильнях на другой стороне Круглины рыбаки стаскивают с рыбных навалов тяжелый брезент и рогожи, ведь погода для сушки прекрасная и нужно поскорее разбросать рыбу на солнце. А Смотритель Антон наставил свою подзорную трубу на залив, в который входит тяжело нагруженный рыболовный баркас.

Но прежде чем вернуться домой, в город, тебе непременно нужно еще раз поиграть в эту жуткую игру с заточением в башне! Тебе нужно еще раз, сжавшись от ужаса, постоять внутри, в металлических сумерках, мучая себя до тех пор, пока тебе не станет совсем невмоготу, — чтобы потом с восторженным хохотом вырваться опять на солнце, на свободу.

Должно быть, это, если подумать, дурацкая игра, и возможно, что ты как раз тот, кем тебе меньше всего хотелось бы быть, — ты тоже недоумок.

Вот Младший Братишка — дело иное, уж его-то никак не назовешь недоумком — у него «светлая голова», он уже знает наизусть таблицу умножения, и теперь Отец обучает его умножению двухзначных чисел. А ты все еще не можешь осилить эту несчастную таблицу, не говоря уже о хронологической таблице с датами рождения и смерти королей. И ты прекрасно видишь, что Отец твой боится, как бы из тебя не получился недоумок и шалбер вроде Дяди Ханса. Потому что, когда он выкраивает время и принимается в который уже раз растолковывать тебе устройство мира, ты сидишь, уставившись на его трубку и большущий нос, и ясный смысл его слов никак не доходит до твоего недоумочного сознания.