Ивайло Петров - Облава на волков

— Вот и наш юный артист! — заговорил он, обнимая Ивана за плечи. — И усики оставил! Идут они тебе, очень идут!

Они поговорили минуту-другую, и дядя Жорко предложил Ивану сесть на скамейку. Усаживаясь, Иван невольно взглянул на девушку, и сердце его пронзила та дрожь восторга и отчаяния, которая всякий раз настигала его при виде прекрасной и незнакомой женщины. «Как это может быть, чтоб на свете существовала такая красота, а я жил бы на этом самом свете и не видел ее, или видел всего миг, — думал он, сраженный этой красотой, и не слышал, что говорит ему дядя Жорко. — Нет, это вопиющая несправедливость, такого горя человеческое сердце не выдержит. Какой смысл жить дальше, когда эта красота меня покинет? Господи, сделай так, чтобы…» Но не успел он закончить, как господь внял его мольбе. Рабочие позвали дядю Жорко, и тогда девушка повернулась к Ивану и спросила его, давно ли он стал актером.

— Я не актер, — сказал он.

Ему казалось, что это сон, и, как во сне, он хотел еще раз взглянуть на ее лицо, но какая-то сила не позволяла ему повернуть к ней голову, и эта же сила неведомыми путями внушала ему, что если он взглянет на ее лицо еще раз, то увидит голову Горгоны и тут же окаменеет. «Почему, почему я боюсь на нее взглянуть?» — спрашивал он себя и продолжал рассказывать, как случайно целый месяц играл одну роль и как режиссер обещал дать ему еще одну в предстоящем сезоне.

— Какой вы счастливый! — простодушно сказала девушка.

— Счастливый? Наоборот! — отозвался Иван и меланхолически покачал головой.

Он говорил искренне, потому что счастливые его дни — а было их немало, — ухнули в какую-то темную пропасть в тот миг, когда он увидел девушку и почувствовал себя безнадежно одиноким. Беспредельная скорбь всколыхнулась в нем при одной лишь мысли о том, что незнакомка вот-вот исчезнет навсегда и мир без нее опустеет. В тот же вечер, измученный бессонницей и одиночеством, он напишет:

— Режиссер Маловский обещал мне роль в этом сезоне, — сказала она. — Может, станем с вами партнерами? Меня зовут Геновева, но называют Вевой. А вас как зовут?

— Иван.

— А сейчас мне пора идти! — Вева тряхнула своими роскошными волосами, как гребнем провела по ним пальцами и встала. Иван вскочил, словно подброшенный пружиной, и пошел рядом с ней. — И вы идете?

— Да! — Иван осмелился взглянуть на нее в профиль и увидел, что губы ее тронула легкая улыбка. «Эта божественная улыбка предназначена мне — за то, что я пошел ее провожать», — подумал он, и вся его мировая скорбь исчезла так же внезапно, как и завладела было его душой. Теперь она уступила место бурной и смелой надежде. — Вы позволите проводить вас домой?

— О, не нужно! — сказала Вева. — Я встречаюсь с подругой.

— Жалко! Будь вы одна, я предложил бы вам свою компанию на этот вечер.

— С вашей стороны это очень мило, но вы можете проводить меня только до церкви на главной улице. Там меня ждет подруга.

— Я буду счастлив провести с вами хотя бы несколько минут!

Иван не мог освободиться от напряжения, у него перехватывало дыхание, и поскольку он считал Веву профессиональной актрисой, он говорил с ней приподнятым «актерским» тоном, какой он слышал в театре. Божественные улыбки, озарявшие время от времени ее лицо, действительно предназначались ему, но они выражали скорей ее насмешку над тем усердием, с каким он тщился выказать себя достойным ее кавалером. Она была старше его всего на два года, и внешне это не было заметно. Скорее наоборот — Иван Шибилев в своих модных брюках из белой чесучи и голубой рубашке, с усиками и зачесом, выше ее на голову, широкоплечий, хорошо сложенный, выглядел на несколько лет старше. Что же до житейского опыта, он был ребенком по сравнению с ней, так как она давно уже научилась безошибочно, словно легко написанную книгу, читать взгляды, выражения лиц и желания мужчин. Ей хватило не минут даже, а несколько секунд, чтобы понять, что юноша еще целомудрен, влюблен в нее «с первого взгляда» и готов поклясться ей в вечной любви. Она уже знала по опыту, что подобных младенцев надо отшивать немедля, и по понятным соображениям так всегда и поступала, но подруги на назначенном месте у церкви не оказалось, младенец пригласил ее поужинать в ресторан, и она согласилась. В нем было обаяние, которое заставило ее вознаградить его за неуклюжие попытки за ней поухаживать, к тому же она не привыкла вечерами бывать одна. Она успела заметить, что он не смеет смотреть ей в глаза и говорит неприсущим его возрасту тоном, стараясь выглядеть многоопытным мужчиной, и все это делало его еще симпатичнее.

В ресторане Иван успокоился и стал самим собой. Ему предстояло провести с Вевой несколько часов, а это позволяло надеяться и на будущее, к тому же кельнер обращался к нему как к настоящему господину («Что господину угодно? Как господин пожелает?..»), и это придавало ему уверенности. В зале ресторана было занято всего несколько столиков; они сидели вдвоем в неглубокой нише, где было тихо и уютно. Воодушевленный до экстаза ослепительной красотой девушки, Иван в порыве сладостного чистосердечия рассказал ей о себе все или почти все, как только может рассказывать юноша, лишь недавно простившийся с детством, когда его распирает самое чистое и нежное волнение, самые возвышенные чувства, когда на язык просятся самые красивые на свете слова, и он, говоря о себе, в сущности объяснялся ей в любви. Чтобы остановить пламенный поток его излияний, начинавший ей досаждать, а также чтобы удовлетворить в какой-то степени его любопытство, Вева коротко рассказала ему о себе. Она два года играла в Плевенском театре, но из-за сплетен, зависти и интриг в труппе вынуждена была его оставить. Ее приглашают и в другие театры, но она решила остановиться на здешнем, потому что здесь живет в большом собственном доме ее одинокая тетка, у которой она будет купаться в роскоши. В конце прошлого сезона она ходила к режиссеру Маловскому, и тот обещал занять ее в комедии некоего Бюрали «Жена взаймы», в которой она играла в Плевенском театре главную роль.

Всему этому едва ли стоило верить, правда же заключалась в том, что Вева знала цену своей красоте и давно превратила ее в средство пропитания. Не в конце последнего сезона, а около года назад она попыталась сунуться в городской театр и прежде всего попала, разумеется, в руки режиссера Маловского. Он держал ее при себе не больше месяца и передал кому-то из актеров, а те, поскольку не могли позволить себе роскоши поддерживать длительную связь с такой красавицей, сплавили ее своим друзьям и поклонникам. Иван Шибилев узнал об этом от кого-то из актеров, кто видел их с Вевой в ресторане или на улице, о том же сказал ему и дядя Жорко. Он объяснил, что подобного рода девицы постоянно кружат вокруг театра, как ночные бабочки вокруг света ламп, надеясь пробить себе дорогу на сцену не талантом или умением, а благодаря своим женским прелестям. Режиссер Янакиев, который решил занять Ивана в следующей своей постановке и был обеспокоен его неопытностью в обращении с женщинами, особенно такими, как Вева, тоже посоветовал ему больше с ней не встречаться и даже назвал ее шлюхой.