Алла Мелентьева - Семья Рин

Это был запрещенный удар.

— Как ты можешь такое говорить?! Я должна была выживать совсем одна! Я-я голодала, я была в лагере!.. Вы хоть понимаете, что такое жизнь в лагере?! — от возмущения я растеряла даже самые очевидные аргументы.

— Ничего, такие, как ты, не пропадают! — сварливо заявила Анна. — Вспомни-ка, как ты оттуда выбралась! Мы догадываемся, чем ты заработала освобождение! Лидия, она совсем бесстыжая! Теперь она объявилась как ни в чем не бывало и хочет заграбастать то, что ей не принадлежит!

— О боже!.. пожалуйста, уйдите. Уйдите обе. Я не могу с вами больше говорить, — сказала я.

— Пойдем, Анна, — сказала Лидия, молча наблюдавшая за нашей перепалкой и что-то там себе кумекавшая. — Разговоры ни к чему. Не волнуйся. Мы потребуем аннулировать завещание.

Она встала, обняла Анну за плечи и повела ее к двери. На ходу она повернула голову и бросила мне:

— Лучше бы ты действительно пропала.

Дверь за ними закрылась. Некоторое время я, опустошенная, сидела, а потом снова принялась собирать вещи.

Если бы я сказала им, что не собираюсь получать это наследство, так как из-за него пришлось бы менять имя и подвергать риску репутацию семьи Абэ, этого разговора могло бы не случиться. Но, пожалуй, я должна быть рада, что он произошел, поскольку он все расставил на свои места.

Я покинула дом рано утром. Ни Анна, ни Лидия не вышли попрощаться. Утро было превосходное. Вчерашняя гроза сделала воздух свежее. Дорожные сумки оттягивали мне руки, но я подумала, что эта тяжесть не идет ни в какое сравнение с тяжестью того тюка с вещами, который я когда-то давно тащила в замерзших руках от пристани к нашему дому во Французской концессии. И как бы ни было тяжело у меня на сердце после освобождения от застарелых иллюзий, это можно было пережить. Да, это определенно можно было пережить.

Есть хорошая сторона в движении времени. Я живу в более раскованном и открытом мире, где Макс и Рю, возможно, встретятся когда-нибудь на равных, без груза комплексов и страхов моего поколения. Жаль только, что моя юность не пришлась на это время.

Шофер открыл заднюю дверцу. Я села в автомобиль. Шофер занял свое место. Акито, сидевший на переднем сиденье, не повернул головы при моем появлении. — Перелет был не слишком тяжелым? — сдержанно спросил он.

— Нет, все прошло благополучно.

— Очень хорошо.

Автомобиль выехал со стоянки.

Я ждала, когда Акито заговорит, но пауза затянулась.

— Как себя чувствует Кёко? Я хотела бы повидаться с ней, — сказала я.

— Мы едем сейчас в больницу, — кратко ответил Акито. — Я высажу вас там.

Автомобиль остановился у больницы. Перед тем как выйти, я спросила у Акито почти с вызовом:

— Разве вы не собираетесь тоже зайти к Кёко?

— Она не желает видеть никого, кроме вас, — ответил он, по-прежнему не оборачиваясь.

Я помедлила, потом молча захлопнула дверь. Автомобиль отъехал.

Когда я вошла в палату, медсестра делала Кёко инъекцию. Кёко морщилась от боли, но, увидев меня, тут же заулыбалась и сделала резкое движение мне навстречу.

— А, ты уже вернулась! Я так рада!

— Осторожней, пожалуйста, — сказала медсестра.

За эти несколько дней Кёко сильно изменилась. Я с болью в душе отметила, что болезнь стремительно прогрессирует и конец близок.

Я села рядом с постелью и взяла руку Кёко.

— Я вернулась и хочу поухаживать за тобой. Говорят, Кёко-сан никого не хочет видеть?

Улыбка Кёко погасла.

— Они мне мешают. Они слишком шумные. Пожалуйста, не будем говорить о них. Лучше расскажи, как прошла поездка.

— Не сейчас. Я должна привести мысли в порядок.

Кёко улыбалась, вглядываясь в меня, слабо пожимала мою руку.

— Ты изменилась после Америки.

— Америка всегда поражает меня. Это невозможная страна… — сказала я первое, что пришло в голову, пытаясь изобразить оживление.

Но Кёко трудно было обмануть.

— Встреча с родными оказалась не такой, как ожидалось? — спросила она, помолчав.

— У них своя жизнь, в которой мне трудно разобраться. Меня больше волнует твое состояние, — ответила я и обратилась к медсестре: — Пожалуйста, распорядитесь, чтобы вторую койку передвинули поближе.

— Хорошо, — сказала та, поклонилась и вышла.

Я переехала в палату Кёко и жила там, почти не выходя, до самой ее смерти, заменив ей всю ее семью, которую она наотрез отказывалась видеть, не желая, чтобы ее угасание провоцировало печальные впечатления у близких.

В последние дни она почти все время спала, а если просыпалась, то большей частью находилась в забытьи.

Однажды ночью она проснулась. Я читала, сидя у ее изголовья, и вдруг заметила, что она лежит с открытыми глазами и наблюдает за мной.

— Кёко-сан проснулась… — сказала я, кладя книгу на тумбочку. — Хочешь чего-нибудь? Может, включить радио? Тебе же нравится джаз.

Кёко помотала головой и попыталась сесть на постели. Она выглядела чуть бодрее, чем обычно. Это был последний всплеск ее жизненной энергии.

— Помоги мне…

Я помогла ей приподняться, а сама села у изголовья и по обыкновению взяла ее за руку.

— Скоро нужно принять лекарство, — сказала я, взглядывая на часы. — Был Акито-сан, но ты спала, он не хотел тебя будить. Он приедет завтра утром.

— Попроси его не приезжать. Я не хочу, чтобы он видел, какой я стала.

— Кёко-сан всегда безупречна.

Она печально усмехнулась.

— Нет-нет… Я не хочу никого видеть. Пожалуйста, попроси, чтобы никто не приходил.

— Они все равно будут приходить, даже если ты им запретишь. Если ты не позволишь им войти, они будут стоять у дверей. Пожалуйста, не надо быть жестокой к людям, которые беспокоятся о тебе.

Кёко молча смотрела на меня. Я поменяла тему разговора.

— По крайней мере, я рада, что капризная Кёко согласилась терпеть мое присутствие.

— Рин-сан — добрая. — Она снова печально усмехнулась. — Я всегда смотрела на тебя и думала: какой счастливой я могла бы быть на ее месте… Но Рин-сан не выглядела счастливой. У нее была другая мечта, и она видела только свою мечту — смотрела куда-то вдаль, сквозь других людей. Мне было так грустно на нее смотреть… И было так стыдно за себя — Рин-сан занимала то место, которое надеялась занять я, но Рин-сан не нуждалась в нем.

У меня сдавило в горле.

— Кёко-сан — такая добрая…

Она вглядывалась в мое лицо.

— Рин-сан была добра ко мне. Если бы ты пожелала, ты могла разрушить мою жизнь. Разве ты не знала этого?

— Нет-нет, — твердо сказала я. — И думать не хочу. Не надо говорить о разных глупостях.

Я встала, взяла с тумбочки стакан и пузырек.

— Давай-ка примем лекарство.

Она безропотно выпила таблетки.

— Помнишь — тогда, когда ты только приехала к нам, ты тоже лежала также, как я, совсем без сил? — тихо спросила она.