Борис Иванов - За стенами города. Дезертир Ведерников

Кто-то позвонил в квартиру сестер, гость был принят. Но когда Ведерников собирался спуститься к своей двери, ему начинало казаться, что за дверью соседок начинается какое-то движение. Одна только мысль, что его кто-то может увидеть спускающимся с чердака, парализовала его волю. Нужно было успокоиться, подождать, заодно осмотреть чердачное помещение.

На шлак, которым было засыпано деревянное перекрытие верхнего этажа, через полукруглые окошки падал бледный свет. Стояли ящики с песком, ведра, щипцы с длинными ручками для захвата зажигательных бомб — в первые дни войны цеха завода склепали большую партию таких щипцов. Перешагивая балки, пошел навстречу сквозняку. Чердак делал поворот, и Ведерников понял, что оказался над той частью дома, которая выходила фасадом на улицу, а дверь выводила на конец другой лестницы. Жильцы этого крыла дома вряд ли что-то знали о нем. Без опасений спустился вниз. Но на улицу не вышел. Через стекло парадной двери увидел спину дворничихи с красной повязкой, — она бы узнала его. Вернулся тем же путем назад.

На чердаке прихватил брошенный после ремонта лист кровельного железа и один из попавшихся стульев. Сперва спустился к своей двери и отпер ее, — дома, к счастью, нашелся запасной ключ, — затем вернулся за приобретениями и занес их в квартиру. Через дверь прислушался. На лестнице ни звука. Зажег в кухне свет, разделся, закурил. Он давно не был так доволен собой.

До новой вылазки Ведерникова не покидала память об увиденных людях и уличных сценах. Дожди и холода словно смыли с города его привычный вид и прежнее общее выражение лиц. Дезертирство, почувствовал, не развело его с теми, кого увидел, напротив, новое общее поглотило различия. В очередях, на толкучке, на развалине разбитого дома шла уже привычная борьба за хлеб, табак, дрова, борьба без сантиментов. Дезертирство, подумал он, — лишь один из путей не дать себя убить просто так, по прихоти случая и тупой жестокости. С величиной приносимых власти жертвоприношений ее самомнение надувается.

До последней строчки прочитал газету, подобранную на скамейке сквера. В одной заметке рассказывалось, как энское подразделение, преследуя противника, захватило несколько дзотов. Ведерников был потрясен. «Так вот в чем дело — никакого штурма города не будет!.. Зачем?! Они опоясали нас колючей проволокой, посадили в дзоты сторожей с пулеметами и автоматами. И устроили большой лагерь „отличников военно-политической подготовки“: „Нам вдалеке от Vaterland скучно, штурмуйте вы нас, а мы постреляем…“».

Он еще подростком прочитал, что один пулеметчик за несколько минут может убить несколько сотен людей: нужно только дать ему патроны, а исполнительным командирам врага направить эти сотни в лоб на пулемет. Он вспомнил немецкие танки, как они убирали стрелков и пулеметчиков, как только те высовывали головы. Танков у нас, скорее всего, нет, или нет у них горючего, или они бессмысленны, если выводить эти махины на поле под огонь противотанковых пушек. У немцев все предусмотрено, организовано, обеспечено… Что это — шедевр военного искусства Гитлера или плод чудовищной бездарности конных маршалов? Штурма не будет! И ничего нельзя уже исправить…

Ведерников целый вечер законопачивал тряпками и бумагой окна, — так немцы, думал он, законопатили все щели, все проходы, ведущие из города и в город. Тишина, теснота, темнота будто сгустились и заполнили все… Он давно не спал с таким безнадежным спокойствием.

Почти полтора месяца Ведерников прожил, не задумываясь, как будет питаться, когда закончатся запасы семьи, хотя коммерческие магазины и столовые закрылись. Все проблемы убивало ожидание неизбежного захвата города. Но штурма не будет — «вот ведь как!», он вспомнил присказку удачливого шофера. А если не будет, что из этого последует?..

Решил заглянуть в булочную со знакомой продавщицей. Очередь была порядочная. Но дело не в очереди — он хотел, чтобы продавщица, помогавшая в сентябре с хлебом, его заметила. Она заметила, узнала, поняла причину его появления и отрицательно покачала головой. Ему осталось лишь изобразить на физиономии сожаление и признательность за прежнюю поддержку.

Дома на стол выложил все, что было в квартире съестного. У него остались две пачки чая, полбанки кофе, несколько пачек толокна — Надя кормила по утрам толокном Костю, — остатки ячневой крупы, пачка крахмала, пакетик перца и лаврового листа, полбутылки подсолнечного масла, старый, забытый, пожелтевший и нечистый кусок шпика на полке между дверьми, служившей когда-то холодильником. Первое движение — кусок выкинуть, но спохватился.

Обозрел продовольственный запас — и понял: продержится на нем дней десять, не больше. И снова провел ревизию. На этот раз осмотрел все полки, ящики шифоньера и письменного стола. Вставал на стул и заглядывал в самые укромные места квартиры. Неожиданные приобретения все-таки были: на полке между дверьми нашел бутылку вина, в книжном шкафу пачку печенья, — не хитрости ли это Кости? — и самая странная находка: за дверцей вентиляционного канала кулечек съежившейся чечевицы. Скорее всего, это был забытый тайник голодных лет Гражданской войны. Предшествующие жильцы квартиры не то вымерли, не то были арестованы или депортированы. У него еще были, по старым меркам, приличные деньги, но по новым — жить на них было нельзя.

Все собранное снова разделил, к десяти дневным порциям добавил еще две. Что будет с ним дальше, он не знал. Вернее, уже знал: умрет, уткнувшись в какой-нибудь угол — в своей берлоге, на чердаке, на лестнице… Думать на эти темы лучше за работой, решил он, а работа у него была. При помощи портновских ножниц, плоскогубцев — стучать молотком он себе позволить не мог — к вечеру второго дня смастерил «обогрейку», так называла мать такую печку, которая выручала семью в годы революции. Нужно было сделать трубу и вывести ее во вьюшку. Но от листа железа, кроме жалких обрезков, ничего не осталось. Оторвал медный лист с пола в комнате, перед дверцей голландки. И, на его счастье, сохранилась старая самоварная труба, без нее он должен был бы изготовить печное колено, а с его инструментами пришлось бы для этого серьезно повозиться.

Дверцу приделывал уже ночью, после того как сирены проголосили воздушную тревогу. Дверца печки открывалась не в сторону, а вниз. Такая конструкция показалась ему остроумной. Было два часа ночи, когда инженер окончательно испорченными ножницами выкраивал из распотрошенного оцинкованного ведра заслонку. Теперь его интересовало, как поведет себя «обогрейка» при топке.

Со стороны близкого вокзала загрохотала зенитная батарея. Отправился к окну и открыл его. Над городом плыли освещенные полной луной облака. В просветах были видны искры разрывов зенитных снарядов. «Мажут!» — подумал он. И вдруг почувствовал, как волосы поднимаются дыбом. Сверлящий яростный вой приближающихся бомб приковал его к месту. Дом подпрыгнул, в комнату брызнул синий холодный ядовитый свет. Ведерников оказался на полу. Тошнота подступила к горлу. Бросился к двери. И в это время новый удар потряс все.