Борис Иванов - За стенами города. Дезертир Ведерников

После теплого дня город уже остыл. Не только сегодня — с начала войны Вадим домой возвращался поздно. Мысли, отвязанные от цеховой суеты, разбредались. К рассеянному равнодушию к текущей за окнами трамвая жизни примешалась тревога. Темнота перспектив: что будет с тобой, что будет с другими, — настораживала. С отвлеченным интересом поглядывал на женщин. Женщины, заметив, иногда поглядывали на него.

Дома за ужином, как всегда, рядом с тарелкой расположил блокнот, в котором не спеша набросал план на завтрашний день. Нужного оборудования не хватало, для обработки деталей приходилось приспосабливать другие станки, заменять материалы; в цех прибегали конструкторы внести в чертежи изменения — и каждый раз при осложнениях ему удавалось найти выход из положения. Он нравился сам себе. Немногие, оказалось, были способны действовать в таких условиях.

Главный инженер завода Курагин не скрывал своего презрения к тем, кто шел к нему с жалобами на отсутствие прежнего порядка. Он говорил: «Мне нужны инженеры не с еврейским или славянским профилем. Мне нужны специалисты широкого профиля, которые могут все!». Этот каламбур широко тиражировался по заводу, внося в отношения между итээровцами некоторые новые нюансы.

Стали выдвигаться люди, прежде незаметные, которых ответственность не пугала. При надобности они ставили свою подпись под бумагами, требовавшими выполнения малореальных приказов в малореальные сроки. К этим людям Ведерников причислил и себя. Его дважды приглашали на технический совет при главном инженере. Для него, не проработавшего на прославленном заводе и двух лет, это значило немало. В последние дни начальник цеха начал поглядывать на своего подчиненного с неудовольствием, что Ведерников объяснил себе тем, что, видимо, его скоро переведут из цеха в отдел главного технолога.

День начался без происшествий. Но перед обедом по цеху объявили: всем выходить во двор, будет заводской митинг. Ведерников запустил руку в ящик стола, нащупал завернутые в бумагу бутерброды, пробормотал: «Нашли время митинговать!». Чтобы потом не тратить время на обед, решил перекусить на митинге.

Во дворе уже привычная картина: плакат, трибуна под красным ситцем, на эстраде первые лица завода. От цеха выступил Журавлев, неплохой фрезеровщик из пожилых. Он сказал, что первым возьмет винтовку, чтобы защитить родной завод и город от фашистских извергов. После него говорил начальник цеха, — оказывается, Егор Алексеевич Кудрявцев был участником Гражданской войны, был ранен, болел тифом, голодал. «Враг скоро изведает мощь ударов пролетарской гвардии».

Ведерников привык к тому, что язык эпохи состоял из повторяющихся связок слов, метафор и гипербол. Подумал, кому-нибудь стоило бы сказать: «Меньше слов — побольше дела». Сам он публично не выступает и выступать никогда не будет, если, конечно, не коснется его профессиональных проблем. Жевал бутерброд и с чувством солидарности наблюдал за главным инженером. Курагин неловко переминался, смотрел на часы и вообще неважно выглядел.

Большинство выступало по заданию или по обязанности своего положения. У Ведерникова больший интерес вызывали слушатели, которых речи, состоящие из набивших оскомину слов, приводили в волнение: они начинали оглядываться, как бы проверяя, такими ли же извергами считают немцев стоящие рядом с ними, так ли другие негодуют на «посягательства своры захватчиков на колыбель революции». «Свора прихвостней», «колыбель революции», «пролетарское знамя», «все как один отдадим свои жизни», «враги покусились на самое дорогое…» — подобные слова, инженер видел, приводили этих людей в исступленное состояние. Они поднимали руки, требовали слова, с прерывающимся дыханием, не договаривая фраз, произносили с трибуны те же самые слова и, обессиленные, под снисходительные аплодисменты, снова смешивались с толпой. Однажды с митинга он шел рядом с таким оратором. Ведерников сказал, что ему запомнились слова о том, что «наши рабочие руки сломают хребет фашистской гадине». Оратор остановился и с недоумением посмотрел на инженера… Приступы некоторых искренних чувств, вероятно, случаются лишь при определенных обстоятельствах и только на публике.

Человек в гимнастерке зачитал какое-то письмо, и митинг закончился. Ведерников вернулся в конторку, через стекла которой был виден весь механический цех, сделал несколько неудачных телефонных звонков и стал ждать, когда станочники вернутся на свои рабочие места. Уже тогда у него было ощущение, что он чего-то не понял, что-то упустил, — возможно, в письме, которое зачитал человек в гимнастерке, содержалось что-то особое. Но это ощущение только злило: время идет, а работа еще не возобновилась. Он представил себя выступающим на митинге. «Даже сейчас, — сказал бы он, — когда идет кровопролитная война, мы продолжаем тратить массу времени на пустую болтовню!»

Через цех к выходу шел начальник цеха. Инженер отвернулся, чтобы не показывать своего раздражения — он никогда не опускался до жалоб на рабочих. Кудрявцев заметил его, приоткрыл дверь конторки и буркнул:

— А вы что?..

Ведерников поднялся, пожал плечами. Ему было трудно представить, что сейчас может происходить что-то более важное, чем работа. Не без злого любопытства последовал за начальником.

За время недолгого отсутствия Ведерникова на мощеном заводском дворе многое изменилось. Появились столы, покрытые красной бумагой. К этим столам выстроились очереди, в которых стояли те, кого он ожидал в цехе. В стороне приткнулись к стене два крашенных защитной краской грузовика. С одного из них подходившим выдавалась кипка обмундирования, с другого — винтовка с патронташем.

С начала войны объявлялось два призыва, в армию ушли добровольцы, в июле на многих заводах в народное ополчение проводили тех, без кого производство могло обойтись. Сейчас, Ведерников видел, производство просто остановится, — лишь жиденькая цепочка людей, пожилых и, видимо, имеющих инвалидность, стали возвращаться в цех…

Кудрявцев занял очередь к одному из красных столов, отклонив приглашение подчиненных пройти вперед, — он стал будто ниже ростом и миролюбивее выражением своего широкого лица. Ведерников занял место рядом с ним, потому что не представлял, кто бы еще мог ему объяснить, что же в конце концов на их глазах происходит, а происходило, по его мнению, издевательство над здравым смыслом.

— Егор Алексеевич, — вполголоса спросил Ведерников, — я правильно понял: весь цех прекращает работу?

Кудрявцев с чувством покивал и отвернулся.

Черт знает что! То, что видел Ведерников, выходило за границы здравого смысла. Еще вчера на планерке говорили, что суда нужны флоту как воздух! И о запросе наверх: нельзя ли вернуть производству металлистов, которым нет замены, — их список уже составлен. В газетах писали: «Каждого солдата современной армии в тылу должны обеспечивать не менее десяти квалифицированных рабочих».