Мирко Благович - Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее (СИ)

– Ага-а-а, и стограммо-о-овочку! – страдальчески ухватившись за голову, в тон моим мечтаниям засканудил Тёмыч.

– Фу, Тёма, всю картинку поломал! Больше – ни капли. Всё! Отвечаю!

– Согласен. Ни капли. Но только после Нового года. И после Рождества. И после Старого Нового года… И после Дня защитника Отечества…

– Валерьич, хватит! Пожалуйста!

От образа белой жидкости, ласково плещущейся в одноразовом пластиковом стаканчике, меня чуть не вывернуло. Горькая тошнота резко подкатила к горлу. Такое ощущение, будто жгучая водяра, играя градусами, заплескалась прямо под кадыком. Ох, беда мне, беда! Голова раскалывается. Ограбили. Кушать хочется! Денег нет. До поездки ли мне сейчас? До заработка ли!

– Ладно, шучу, – шмыгнул Тёма. – Что делать-то будем, а?

– Не знаю, Тёмыч. Честно, не знаю, – растерянно пожал я плечами. – Но мне кажется, мы просто обязаны выбить на заводе это долбаное шампанское и доставить его домой.

Или мы не предприниматели?

Итальянцы

Покинув зал ожидания, мы подошли к привокзальному ресторанчику. Для провинциального вокзального общепита, следует отметить, закусочная оказалась очень даже чистенькой. Неожиданно для самих себя, мы с Валерьичем занырнули во вкусно пахнущий полумрак кафешки. Прошагали по коридору. Не пойму, у Тёмыча, что ли, заначка в ботинке обнаружилась? С видом утомлённых миссионеров мы проследовали к кулинарной стойке.

– Зачем зашли? – тихонечко загундел я Тёме.

– Не знаю, – пожав плечами, таким же шёпотом честно признался он. – Наверное, вкусно пахло.

– Ты чё, Тёмыч, прикалываешься? – процедил я и начал рыться по карманам. – Ищи хотя бы на стакан чаю. Маячим, как две блохи на лысине!

За стойкой зашуршали шаги и из подсобки к нам выплыли две женщины. Что я вам скажу, друзья. Колоритнейшие особы! Одной лет пятьдесят пять – шестьдесят. Подвижная, сухонькая, бедовая, глазки востренькие, подозрительные. Проворная, быстрая, как серая мышка в хлебных закромах. Возраст другой – никак не определить. Молодая, здоровенная дамочка под два метра ростом. Ядовитый макияж, чепчик – волнистый такой, советский, беленький, накрахмаленный. Щёчки – кровь с молоком. Голубые глаза, огромной розовой картошкой нос, пухлые чувственные губы. Мощный торс с необъятным бюстом, руки-крюки. С такой девой нужно вести себя почтительно и кротко.

Жёсткая синь дамочкиных глаз скользнула по мне и, оценив, переметнулась к Валерьичу. Зацепилась. Застыла. И вдруг растаяла. В её взгляде появилось что-то такое умилительное, ласковое, нежное, почти материнское.

Мадемуазель Фрекен Бок (почему-то вспомнилась домомучительница Малыша и Карлсона) поправила выбившийся из-под чепчика непослушный роскошный локон, разгладила по бёдрам белый общепитовский халат, улыбнулась. И томно посмотрела на Валерьича из-под длинных накладных ресниц. Я чуть было не расхохотался! Женщина-скала и не думала скрывать своих намерений. Она не стесняясь пожирала Тёму глазами, поправляла чёлку, приглаживала талию (вернее, то место, где она должна была быть), мелко потирала ладошки, нежно улыбалась, и при этом казалось, что Тёмыча и спрашивать-то ни о чём не будут, и что всё уже решено.

– Кхы-кхы! Аггх! – спешно глотая неуместный смешок, я торопливо прикрыл рот кулаком (как будто закашлялся). Но предательская мысль не отпускала: «Кранты Тёмычу! Угодить в объятия такой Фрекен Бок – всё равно что под гидравлический пресс попасть!» Так хотелось засмеяться, даже скулы свело!

Дабы не прыснуть со смеху, я держался изо всех сил. А молодая дева, тем временем, ну та-а-а-к взирала на Тёму! Будто бы на завтрак слопать запланировала. Смотрю, Валерьич нахохлился. Тень удивления на его лице сменила тень сомнения. Следом проявилась тень опасения. После этого отчётливо вырисовалась самая большая – голодная тень. В смысле, жрать охота!

Женщина, которая постарше, решила всё-таки нарушить тишину немой сцены (и положить конец моим диким мучениям):

– Проходи-и-ите, гости дорогие! Чё-й молчите-та, аки ни разу не ро́дные? Иностранцы, чё-й ли? Га?

– Ага-хм! – сглотнув, замурчала молодая дамочка.

– Фых, фых, – настороженно пыхтел Валерьич.

– Кхы-кхы-кхы! – искусственно покашливая, давился я смехом и украдкой вытирал выступившие слёзы.

Кокетливо поведя бровью и игриво подмигнув, мол, «не трусь, братец, не такая уж я и опасная!», Фрекен Бок обволокла Тёмыча плотоядным неприличным взором. Он ей по возрасту гораздо больше подходил, чем я. Да здравствует удачное Провидение и моё более позднее явление на свет!

Стоит отдать должное Валерьичу, мастер он, конечно, первейший выкручиваться из безнадёжных ситуаций. Такой себе потомок Остапа-Сулеймана-Берта-Мария-Бендер-бея. Как расскажет иной раз – помереть со смеху. Да и мошенником язык не повернётся его назвать. Обыкновенный вольнонаёмный весельчак-авантюрист. Вот и сейчас. Эта спасительная реплика – «иностранцы»! А Тёме только попади на язык. Не раз на своей шкуре проверял.

Не успела пожилая женщина закончить свой вопрос, как Тёмыч моментом расправил плечи, засиял обворожительной улыбкой и, опасливо косясь на шумно дышащую Фрекен Бок, нежно прожурчал:

– Э-э-э… хороший есть утро… вумэн!

И это при том, что заходили мы в обеденный зал, общаясь на отличном русском. Но, видимо, обалденный запах пропечённой пиццы раскрыл в Тёме способности к иностранным языкам. Учитывая, что по-английски он знает слов пять-шесть, не больше, сцена выглядела ещё более комичной.

– Э-э-э… гуд город! Сенк ю… мэм. О-кей… Е-е-е…

Отчаянно урчавший живот Валерьича безбожно ломал его русскоязычное произношение. Я – рядом завис, тоже весь иностранный такой, интеллигентный. Загадочный, как Киса Воробьянинов – отец русской демократии. Хлопая бэньками, молчу. Тоже поскрипываю пустыми потрохами.

Дамы оживились.

– А вы чё-й-то, сурьёзно иностранцы? – недоверчиво поинтересовалась пожилая женщина. И тут же смутилась. Как можно было подозревать таких симпатичных молодых людей, пускай даже и немножко помятых? Девица в чепчике оскалилась ещё сильнее, хищно засияв белоснежными жемчужинами зубов.

– Ага, – не моргнув глазом, по-русски подтвердил я. И совершенно неожиданно, сам не знаю почему, добавил:

– Мы… из Италии!

Валерьич, ошарашенный таким замесом, медленно обернулся ко мне и приоткрыл рот. Я торжествующе повернул к нему свою кубышку. Теперь мы – итальянцы! Опомнившись (видимо, желудок снова напомнил о густо пахнущем сытном завтраке), Валерьич продолжил импровизацию:

– Йес… вумэн! Он… есть… мой… эээ… транслейтед…

– Переводчик! – «помог» ему я.

– Йес, йес! Перь-е-водь-щик!

Дамы засуетились. Пожилая женщина молодой слонихе – раз, локтем в бок: