Алессандро Барикко - Юная Невеста

– Вы-то что об этом знаете?

– Знаю, что в последний раз его видели год назад. Он поднимался на борт куттера, маленького парусного судна. С тех пор о нем никто ничего не знает.

– Что за чушь вы несете?

– Естественно, такую новость нельзя было сообщать Отцу резко и внезапно. Следовательно, предпочли это дело отложить, а потом распорядиться сведениями, скажем так, последовательно. Даже не исключено, с другой стороны, что Сын в один прекрасный день возникнет из небытия. Вы перестали раскачиваться, синьорина.

– А вы – нет.

– Я – нет, это правда.

– Зачем вы рассказываете эти небылицы? Хотите причинить мне боль?

– Сам не знаю.

– Это небылицы?

– Нет.

– Скажите мне правду.

– Это и есть правда: Сын исчез.

– Когда?

– Год назад.

– Кто вам-то об этом сказал?

– Этим делом занимался Командини.

– Он.

– Он единственный знал, до недавнего времени. Потом пришел и рассказал мне, за несколько дней до отъезда. Хотел спросить совета.

– А все это барахло?

– Два барана и прочее?

– Да.

– Ну, все несколько усложнилось с вашим приездом. Нелегко стало и дальше спускать дело на тормозах. Тогда Командини показалось, что, если откладывать приезд на долгий срок, до бесконечности, это поможет выиграть время.

– Так те вещи отправлял Командини?

– Да.

– Не могу поверить.

– Род любезности по отношению к Отцу.

– Безумие…

– Мне жаль, синьорина.

– Я буду всех вас ненавидеть, всей душою, вечно, вплоть до того дня, когда вернется Сын.

Дядя закрыл глаза, я почувствовала, как плечи под моими руками расслабляются.

Я вцепилась крепче.

– Не смейте, – сказала. – Не уходите.

Он приоткрыл глаза, взгляд был пустым.

– Теперь отпустите меня, синьорина, прошу вас.

– Даже не подумаю.

– Прошу вас.

– Я не останусь здесь одна.

– Прошу вас.

Он снова закрыл глаза, отправляясь в свое волшебство, свои чары.

– Вы слышали? Я не останусь здесь одна.

– Мне правда нужно идти.

Он говорил уже во сне.

Тогда я сдавила ему горло. Он открыл глаза, ошарашенный. Я глядела на него пристально, и на этот раз взгляд мой был твердым, может быть, злым.

– Черт вас возьми, куда, по-вашему, вы идете? – спросила я.

Дядя огляделся вокруг, скорее всего, затем, чтобы не встречаться со мной глазами. А может, искал ответ, в вещах.

– Я не останусь здесь одна, – повторила я. – Вы уедете со мной.

Я видела, как веки его опустились, и он глубоко вздохнул. Но я знала, что не отпущу его. Я чувствовала его член у меня между ногами и ни на миг не прекращала танца. Я сняла платье через голову, жестом, который не мог напугать его. Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Я убрала руки с его плеч и принялась расстегивать на нем рубашку: Мать научила меня, что это право принадлежит мне. Я не склонилась поцеловать его, так и не приласкала ни разу. Тряхнув головой, мгновенно распустила прическу. Добралась до последней пуговицы и на этом не остановилась. Продолжала смотреть Дяде в глаза, не позволяя вернуться в волшебство, в чары. Он смотрел на мои руки, потом в глаза, потом снова на руки. Он, казалось, не испытывал страха, не задавал вопросов, не любопытствовал. Взяла в руки его член, очень скоро он окреп, распрямился на ладони, нечто, мне принадлежавшее, явившееся издалека и снова попавшее ко мне. Я пересела повыше, по-прежнему раздвигая ноги, и мне вспомнилось прекрасное бабушкино выражение: упругий живот. Я начинала понимать, что это значит.

– Не делайте это с ненавистью, – попросил Дядя.

Я опустилась и приняла его в себя.

– Я делаю это не из любви, – отозвалась я. Все остальное я помню, но держу при себе, всю эту странную ночь, проведенную в трещине мира, исключенную из главной книги, из гроссбуха живущих, на время похищенную у разорения и возвращенную на заре, когда первый свет просочился сквозь шторы и я, сжимая мужчину в объятиях, убаюкала его, усыпила, на этот раз по-настоящему, и вернула его к его снам.

Мы проснулись, когда уже было поздно. Взглянули друг на друга и поняли: нельзя, чтобы нас застали так. Инстинкт велит всегда начинать все сначала. Мы поспешно принялись за уборку, я переоделась, он поднялся к себе в комнату. Я никогда не видела, чтобы он так двигался: один уверенный жест за другим, глаза живые, походка изящная. Мне пришло на ум, что Дочери легко будет его любить.

Мы не обменялись ни словом. Только в какой-то момент я спросила:

– И теперь что вы будете делать?

– А вы? – отозвался он.

В полуденном солнце кто-то постучался в дверь, почтительно, но твердо.

Модесто.

Дойдя где-то до этого места, я забыл свой компьютер на сиденье автобуса. Автобус пересекал остров с севера на юг, пробираясь по улочкам, в которые едва помещался. По-простецки втискивался между домами, оставляя зазор в пару миллиметров. В какой-то момент я сошел и забыл компьютер на сиденье. Когда обнаружил это, автобус уже исчез. Хороший был компьютер, помимо всего прочего. А в нем – моя книга.

Естественно, было бы несложно его вернуть, но я, по правде говоря, махнул рукой. Чтобы понять почему, нужно представить себе повсюду разлитый свет, море вокруг, ленивых псов на солнышке, да и вообще то, как люди живут в таких местах. На юге мира действуют любопытные приоритеты. У южан особое отношение к проблемам: решать их вовсе не первый жест, который приходит в голову. Поэтому я немного погулял, уселся в порту на низкую стенку и стал смотреть, как лодки снуют туда и сюда. Мне нравится, что всякое дело они делают медленно. Если смотреть издалека, я хочу сказать. Это своего рода танец, кажется, он каким-то образом исполнен мудрости или торжественности. Иногда – разочарования. Может быть, есть в нем оттенок отрешенности, мягкий. В этом волшебство, чары любого порта.

Потому я и сидел там, и все складывалось прекрасно.

После, вечером, я вернулся к истории с компьютером, но без особой тревоги или страха. Это может показаться странным, если учесть, что писать на этом компьютере и созидать мою книгу многие месяцы было единственным занятием, которому мне удавалось посвящать себя с достаточной страстью и ненарушимым тщанием. Я должен был бы обделаться от ужаса, вот что должно было произойти. А я просто подумал, что буду продолжать писать, но теперь в уме. Такой эпилог мне даже показался естественным и неизбежным. Я вдруг подумал, что стучать по клавиатуре – какая-то ненужная тяжесть, механический довесок к жесту, который может стать куда более легким и неподдающимся захвату. Тем более что уже давно я писал мою книгу, прогуливаясь, или лежа на земле, или ночью, во мраке бессонницы; потом, за компьютером, я подкручивал гайки, натирал воском, как следует упаковывал – весь репертуар приемов ремесла; теперь, по правде говоря, я уже и не припомню точно, для чего они надобны. Для чего-то да надобны, определенно. Но я забыл для чего. Это, наверное, и не важно.