Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

– На самом деле ее зовут не Ханна Шнайдер. Она присвоила имя несчастной пропавшей девушки из детского дома в Нью-Джерси. Много лет выдавала себя за нее. А в действительности она – Кэтрин Бейкер, и ее разыскивает ФБР за убийство полицейского. Где-то в Техасе. Два выстрела, прямо между глаз. Смок не догадался, потому что никто точно не знает, как выглядит Кэтрин Бейкер, тем более сейчас. Есть очень старый набросок, сделанный по показаниям свидетелей. В восьмидесятые все выглядели по-дурацки – знаешь, эти ужасные запоздалые хиппи. На рисунке у нее светлые волосы и голубые глаза. У Смока хранился этот набросок среди материалов по делу Джорджа Грейси. Но он очень приблизительный. Такой можно с кого угодно нарисовать, хоть с меня.

– А вы не могли бы прислать мне копию этих материалов? Для исследования?

Ада шмыгнула носом. Она не сказала, что согласна их прислать, но я все-таки назвала свой почтовый адрес. Мы обе помолчали. На заднем плане отыграла финальная музыка мыльной оперы и вновь заверещала реклама.

– Как я жалею, что меня там не было, – тихо проговорила Ада. – У меня шестое чувство. Если бы я поехала с ним на автомобильную выставку, я бы не отпустила его одного за жвачкой. Мы пошли бы вместе, и я бы сразу ее раскусила. Конечно, выкомаривалась там перед ним в облегающих джинсах, в темных очках, якобы случайная встреча… Кэл клянется, что еще за пару дней до того ее видел, когда они со Смоком покупали свиные ребрышки в «Уинн-Дикси». Она прошла мимо них с пустой тележкой, разряженная, как на светский раут, посмотрела Кэлу в глаза и улыбнулась, как сам дьявол. Конечно, тут невозможно знать наверняка. По воскресеньям в супермаркете толпа народу…

– Что вы сказали?

Ада смолкла. Видимо, ее удивил мой изменившийся голос.

– Я говорю, невозможно знать наверняка…

Я, сама не отдавая себе отчета, повесила трубку.

Папа вырастил меня скептиком – человеком, которого могут убедить только «факты, выстроившиеся в ряд, словно тацовщицы кордебалета». Поэтому я не верила Аде – пока та не описала случай в супермаркете (или даже чуть раньше, когда она сказала про темные очки и облегающие джинсы). С тем же успехом речь могла идти не о Смоке, а о нас с папой в сентябре, когда я впервые увидела Ханну в отделе замороженных продуктов.

И как будто этого мало, она еще приплела дьявола с его ухмылкой, а когда человек с таким явным южным акцентом говорит о дьяволе, неизбежно возникает чувство, что он знает нечто особенное, тебе неизвестное. Как писал Ям Честли в своей книге «Южные аристократы» (1979): «Две вещи Юг знает до тонкости: хлопок и Сатану» (стр. 166). Повесив трубку, я среди подползающих теней уставилась на «ЗАМЕТКИ ПО ДЕЛУ», на которых успела накорябать хокку в стиле инспектора Коксли (НОЧНЫЕ ДОЗОРНЫЕ КЭТРИН БЕЙКЕР ГРЕЙСИ).

Моя первая мысль была: папа убит.

Наверное, он тоже работал над книгой о Грейси – а значит, он тоже был мишенью Кэтрин Бейкер. Иначе почему Ханна подстроила встречу в магазине, как со Смоком Харви? Это единственное логичное объяснение! А если и не работал над книгой («Боюсь, на еще одну книгу у меня пороху не хватит», – признался он как-то в настроении «бурбон»), то готовил статью или там лекцию.

Я бросилась к выключателю. В ярком свете лампы тени вмиг попрятались по углам, как вышедшие из моды черные платья в универмаге. Я напомнила себе, что Ханна мертва (пирожок несомненной истины). Папа в полной безопасности, ужинает себе с профессором Арни Сандерсоном в итальянском ресторане «Пицца Питти», в самом центре Стоктона. И все равно, мне было необходимо услышать его шершавый наждачный голос, его «Радость моя, не смеши». Я сбежала вниз по лестнице и схватилась за телефонный справочник. (Мобильного у папы не было. «Чтобы меня кто угодно мог дергать в любое время дня и ночи, как какого-нибудь болвана из отдела по работе с клиентами? Нет уж, благодарствую!»)

В ресторане папу вычислили быстро: не так много людей ходят весной в ирландском твиде.

– Радость моя? – Он явно встревожился. – Что случилось?

– Ничего… То есть все. У тебя все нормально?

– В смысле? Да, конечно. В чем дело?

– Да ни в чем. – Тут во мне проснулась паранойя. – Этому Арни Сандерсону доверять можно? Ты лучше приглядывай за своей тарелкой. И в уборную не отходи…

– Что?!

– Я узнала всю правду о Ханне Шнайдер – почему ее убили… Или она сама себя убила… В этом я еще не разобралась, но я знаю причину!

Папа долго молчал. Наверное, ему уже надоело слышать это имя, да и не поверил он мне. Как тут поверить – я задыхалась, как ненормальная, сердце колотилось, точно алкаш в тюремной камере.

– Радость моя, – мягко сказал он наконец. – Я сегодня заезжал домой, оставил кассету с «Унесенными ветром». Посмотри кино, отрежь себе кусочек торта. Я через час буду.

Он начал еще что-то говорить – начиналось со слова «Ханна», но оно застряло у папы во рту. Он, кажется, боялся, что, произнеся это имя, поощрит мои безумства.

– У тебя там точно все в порядке? Я могу и сейчас уйти.

– Нет-нет, все в норме. Поговорим, когда ты приедешь.

Я повесила трубку. Папин голос подействовал на меня, как ледяной компресс – на вывихнутую лодыжку; сразу полегчало. Я собрала «ЗАМЕТКИ ПО ДЕЛУ» и отправилась в кухню сварить себе кофе.

«Опыт, интеллект, заключение судмедэксперта, улики, отпечатки пальцев – это, конечно, имеет значение, – говорила следователь Кристина Верико на стр. 4 „Последнего мундира“ [1982]. – Но самый необходимый элемент в раскрытии преступления – чашечка хорошего кофе, французской обжарки или колумбийская смесь».

Записав еще несколько деталей из разговора с Адой, я снова побежала в папин кабинет, по дороге всюду включая освещение.