Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

Мне захотелось его стукнуть, чтоб не улыбался.

– Что с тобой, вообще?

– А что?

– Что ты тут устроил?

Он пожал плечами:

– Хотел выяснить, кто этот ее бойфренд. Может, он и есть Валерио.

Тут перед моим мысленным взором предстал Док и лихо отчебучил чечетку.

– А может, никакого Валерио не существует.

– Ну, ты у нас, видно, атеистка, а я – истово верую. Пошли на воздух!

И он поволок меня вниз по лестнице, отпихнув Джейн с Тарзаном (Джейн прижалась спиной к стене, а Тарзан прижался к Джейн).

Мы вышли в патио. Джейд и все наши уже смешались с толпой, а толпа не то что не поредела – она гудела, как осиное гнездо после того, как хозяйка дома шарахнет по нему шваброй. Лула и Джейд устроились вдвоем в шезлонге и общались с двумя мужчинами, сдвинувшими маски на затылок, словно шляпы (изображали они то ли Рональда Рейгана, то ли Дональда Трампа, то ли Кларка Гейбла или еще какого известного человека за пятьдесят с внушительными ушами). Мильтона не было видно (Блэк вечно как предгрозовой ветер – налетает порывами), а Чарльз около барбекю флиртовал с женщиной в костюме львицы – она сбросила свою гриву на плечи, словно воротник, и неторопливо ее поглаживала, слушая Чарльза. Авраам Линкольн столкнулся с громадным кроликом, они врезались в складной стол, и вверх взлетел фейерверк привядшего салата. Из украшенных висячими растениями динамиков гремел бешеный рок. Электрогитара, вопли солиста, визг и хохот гостей, полумесяц над соснами – все смешалось в невероятную, удушливо-яростную смесь. Может, дело в том, что я была пьяна и мысли двигались медленно, как пузыри в гелевой лампе, только мне казалось, эта толпа, чуть что, ринется крушить, грабить, насиловать, учинит «неистовое восстание, которое громыхнет взрывом сдетонировавшей бомбы и через день закончится шелестом шелкового платка, соскользнувшего с дряблой старушечьей шеи» (см. «Последний летний плач. Новгородский мятеж, СССР, август 1965», Ван Меер, «The SINE Review», весенний выпуск, 1985).

Резкий свет факелов косыми штрихами исчертил маски, даже самые милые костюмы черных кошечек и ангелочков превратил в свирепых вурдалаков с ввалившимися глазами и острыми подбородками.

И вдруг у меня дыхание застряло в горле.

Над толпой, на кирпичной стене, окружающей двор, стоял человек в черном плаще с капюшоном и в позолоченной маске с крючковатым носом, полностью закрывающей лицо. Такие маски на масленичном карнавале в Венеции носит персонаж Бригелла – похотливый злодей комедии дель арте. Но самое страшное не в том, что демоническая маска превратила глаза в черные пулевые дыры, а в том, что это был папин костюм . В городе Эри, штат Луизиана, июньская букашка по имени Карен Сойер уговорила папу участвовать вместе с ней в конкурсе маскарадных костюмов на Хеллоуин и привезла ему из Нью-Орлеана этот самый наряд Бригеллы («Мне чудится или я действительно выгляжу в нем категорически нелепо?» – спросил папа, примерив бархатный плащ). И сейчас передо мной, словно распятие над толпой гостей, высился человек примерно папиного роста в точно таком костюме. Все совпадало до мельчайших деталей – бронзовый цвет маски, волдырь на носу, атласная отделка по краю капюшона, крошечные пуговки спереди на плаще. Человек не двигался и как будто смотрел прямо на меня. Его глаза тлели сигаретными огоньками.

– Рвотинка, ау?

– Там… мой папа, – еле выдавила я, чувствуя, как сердце переворачивается в груди.

Я бросилась вперед, расталкивая Флинтстоунов, краснолицую Рапунцель, чьи-то спины, локти и плечи в блестящей мишуре. Набитые поролоном хвосты тыкали меня в живот. Проволочный край ангельского крыла оцарапал щеку.

– Извините…

Гусеница, которую я толкнула на бегу, рявкнула, сверкая воспаленными глазами в блестках:

– Да пошла ты! – и так пихнула меня в ответ, что я шмякнулась на мощеный пол патио, среди кроссовок, чулок в сеточку и оброненных пластиковых стаканчиков.

Найджел присел на корточки рядом со мной:

– Вот же стерва… Я бы посмотрел на девчачью драку, только лучше тебе с этой теткой не связываться.

– Где он? – спросила я.

– Кто?

– Человек на стене. Высокий. Он еще там?

– Какой человек?

– У него маска с длинным носом.

Найджел удивленно посмотрел на меня, но встал и повернулся кругом – я видела, как переступают его красные «адидасы». Потом опять наклонился ко мне:

– Вроде никого не видно.

Мне казалось, что голова сейчас отвалится. Найджел помог мне подняться:

– Давай, старушка, полегоньку…

Держась за его плечо, я вытянула шею и заглянула за пышный оранжевый парик – еще раз увидеть то лицо и убедиться наверняка, что мне всего лишь спьяну померещилось невозможное. Но на стене сидели только Клеопатры с круглыми потными лицами, блестящими при свете факелов, как бензиновые лужи на автостоянке.

– Ха-а-арви! – проорала одна Клеопатра, показывая пальцем на кого-то в толпе.

– Валим, а то затопчут. – Найджел крепче сжал мою руку.

Я думала, он хочет вывести меня во двор, а он опять потянул меня в дом.

– У меня идея, – сказал, улыбаясь, Найджел.

В обычное время спальня Ханны всегда была заперта.

Чарльз как-то мне сказал, что у Ханны на этот счет пунктик: она ненавидит, когда вторгаются в ее «личное пространство». Трудно поверить, но за три года никто из компании не был в этой комнате, разве что заглядывали краем глаза, и то случайно.

Я бы и за сто тысяч правлений династии Мин туда не сунулась, если бы не была в подпитии да еще в легком остолбенении после того, как напридумывала себе папу в образе Бригеллы. Еще и Найджел настойчиво тащил меня вверх по лестнице, мимо хиппи и троглодитов. В конце коридора он трижды постучал в закрытую дверь. И хотя я, конечно, понимала, что нехорошо лезть в чужую спальню, почему-то, снимая туфли («Не надо оставлять отпечатки на ковре», – сказал Найджел, запирая за нами дверь), я была уверена, что Ханна не станет очень уж сердиться. Это же всего один раз, и потом, она сама виновата – незачем было напускать столько таинственности. Если б она не уклонялась от прямого ответа на самые банальные вопросы, может, мы и не стали бы рваться к ней в спальню. Вернулись бы дальше сидеть в машине или вовсе домой уехали. (Папа говорил, все преступники ухитряются путем сложных рассуждений оправдать свои поступки. У меня получилась вот такая вывернутая логика.)

– Сейчас приведем тебя в норму…

Найджел усадил меня на кровать и включил ночник. Принес из ванной стакан воды. Вдали от толпы и ревущей музыки в голове у меня заметно прояснилось. Пара глотков водички, несколько глубоких вдохов – и я понемногу начала приходить в себя. Тут во мне пробудилась, как говорят палеонтологи, «раскопочная лихорадка» – слепая нерассуждающая жажда раскапывать чье-нибудь прошлое. (Говорят, именно это чувство испытали Мэри и Луис Лики, впервые обследуя Олдувайское ущелье в восточной части равнин Серенгети в Танзании [225], где впоследствии были сделаны крупнейшие археологические открытия.)