Дон Делилло - Ноль К

– И что же мы получим здесь? Гарантии, более надежные, чем некая неописуемая жизнь после смерти, которую сулят мировые религии.

– А нужны нам гарантии? Почему бы не умереть просто так? Потому что мы люди и нам нужно за что-то ухватиться. В данном случае не за религиозную традицию, а за науку – настоящего и будущего.

Они говорили тихо и задушевно, без всякого позерства и больше обращались друг к другу, чем во время предшествовавшего диалога. Слушатели умолкли, застыли.

– “Готов умереть” не означает “согласен исчезнуть”. Пусть разум и тело говорят нам: пора оставить этот мир. Мы все равно будем за что-то хвататься, цепляться и царапаться.

– Два упрямых клоуна.

– Погруженные в прозрачный раствор, мы будем трансформироваться, клетка за клеткой, и ждать, когда настанет время.

– А когда оно настанет, мы вернемся. Какими мы будем и что увидим здесь? Только подумайте: этот мир спустя много десятилетий – а может, раньше или позже… Не так-то просто представить, каким он станет – лучше, или хуже, или все настолько изменится, что и не рассудишь, останется только удивляться.

Они говорили об экосистемах планеты будущего, строили теории – будет ли окружающая среда возрождена или загублена, – а потом Ларс вскинул руки: прервемся, мол. На столь резкий переход слушатели не сразу отреагировали, но скоро комната погрузилась в тишину, стенмарковскую тишину. Братья стояли и смотрели прямо перед собой пустыми глазами.

Стенмаркам, по моим прикидкам, уже перевалило за пятьдесят; даже отсюда я видел, как ветвятся голубые вены на их руках, под бледной тонкой кожей. Я решил, что в прежние времена они были уличными революционерами, незаметными, но самоотверженными организаторами локальных беспорядков или даже целых восстаний и подходили к этому делу творчески, используя свое художественное мастерство, а потом вдруг подумал: интересно, близнецы женаты? Да, на сестрах. Я представил, как они гуляют вчетвером в каком-нибудь лесочке: впереди идут братья, за ними сестры – такой семейный обычай, игра; расстояние между парами аккуратно рассчитано и тщательно соблюдается. В моих полубредовых фантазиях оно равнялось пяти метрам. Да, мерить нужно непременно в метрах, не в футах, не в ярдах.

Ларс опустил руки – перерыв завершился, выступление возобновилось.

– Кто-то из вас, может, тоже сюда вернется. Чтоб проводить любимого человека в последний путь. И вы, конечно, уже задумались, как будете сами проходить этот путь, когда придет время.

– Мы понимаем, что некоторые слова, прозвучавшие сегодня, могут отпугнуть. Это нормально. Ведь мы говорим о грядущем чистую правду. Но сделайте вот что. Подумайте о богатстве и бессмертии.

– Вас собрали здесь, созвали сюда. Разве не этого вы ждали? Теперь вы можете притязать на то, чтобы для вас миф стал реальностью. Вечная жизнь принадлежит тем, кто владеет сказочным богатством.

– Королям, королевам, императорам, фараонам.

– Теперь это не просто дразнящий шепот, который вы слышите во сне. Это реальность. Не думайте о деньгах, о миллиардах, мыслите шире – вы можете прикоснуться к иной святыне. Совершить экзистенциальный прорыв. Переписать печальный, горький, безжалостный сценарий смерти – обычной смерти.

Нет, это был не маркетинговый ход. А что? Вызов, провокация, попытка сыграть на тщеславии богачей, избранных или просто сказать им слова, которые они уже и сами хотели услышать, даже если пока об этом не догадывались? Я не знал.

– Разве все мы когда-то уже не жили в капсуле – в материнской утробе? А когда мы вернемся, сколько нам будет? Нам выбирать, вам выбирать. Просто заполните анкету.

Устал я от этого бесконечного умирания и отступил от смотрового окна. Но от голосов невозможно было избавиться – братья что-то декламировали: я услышал ряд слов на шведском или норвежском, потом – на норвежском или датском, потом еще ряд, список, литанию на немецком. Одни слова я понимал, другие – нет, затем понимал лишь немногие, а братья все декламировали, и я уже почти ничего не понимал. Слова по большей части начинались с welt, wort или tod . Это тоже было искусство, бесплотное искусство витало в комнате – звуковое искусство монотонной речи и магических формул, и свое отношение к этим голосам, а также торжественным и возвышенным темам сегодняшнего дня я выразил следующим образом: опустился на корточки и стал выполнять прыжки с приседанием. Я прыгал и приседал, приседал и прыгал, вскидывал руки – пять, десять, пятнадцать раз, а потом еще, вниз и вверх, высвобождаясь полностью, и считал вслух, вернее, кряхтел: раз, два, три…

Скоро до меня дошло, на кого я похож – на самца древесной обезьяны, который машет волосатыми руками над головой, скачет, рычит – защищается, наращивает мускулы, сжигает жир.

Через некоторое время я понял, что к аудитории теперь обращается кто-то другой. Миклош (забыл фамилию), человек-мигалка, рассуждал о бытии и небытии, а стерильный голос его переводил. Я продолжал приседать и прыгать.

Когда вернулся к окошку, Стенмарков уже не увидел. Миклош все говорил, женщина в платке оставалась в прежнем положении: сидела, выпрямившись, на стуле, положив руки плашмя на стол, закрыв глаза. В общем, все то же, вот только теперь я смотрел на нее и знал ее имя. Она была Артис. Кем же еще она могла быть, если не Артис? Так ее звали.

Я стоял в герметичном отсеке и ждал, когда откроется раздвижная дверь. Неправильно, конечно, назвать ее раздвижной дверью. Здесь используют какой-нибудь современный технический термин – слово или сочетание слов. Захотелось тут же решить эту задачку, придумать варианты, но я не стал.

Дверь открылась, за ней ждала она, моя сопровождающая. Мы пошли по коридору, потом по другому, опять-таки оба молчали – я думал, сейчас она приведет меня в кабинет или в комнату к Россу.

Подошли к двери, женщина остановилась, подождала. Я посмотрел на нее, потом на дверь – подождали вместе. Сигарета – вот чего мне хотелось. Хотелось, как отъявленному рецидивисту, выхватить мятую пачку из нагрудного кармана, быстро прикурить, медленно затянуться.

Я снова посмотрел на свою спутницу и догадался наконец, в чем дело. Это была моя дверь, в мою комнату. Я шагнул к двери, открыл ее, но женщина не уходила. Вспомнилось, как там, в каменной комнате, сидевший на скамейке Росс повернул голову и посмотрел на меня с определенным выражением лица, мол, мы же понимаем друг друга, как отец сына, как мужчина мужчину, и теперь-то, задним числом, до меня дошло – он имел в виду: я кое-что для тебя устроил, это самое.

Я сидел на кровати, смотрел, как она раздевается.

Как медленно распускает ленту и волосы рассыпаются по ее плечам.

Наклонился и поднял сброшенную ею войлочную туфлю.