Дон Делилло - Ноль К

Открылась дверь, вошел человек. Помятые джинсы, рубашка-поло, сзади болтается длинный хвост. Косичка – это что-то новенькое, но в человеке я без труда опознал одного из близнецов Стенмарков. Которого, да и есть ли разница?

Женщина стояла у одного края стола, мужчина занял позицию у другого – произвольно, без намека на танцевальную постановку. Они друг друга будто бы не признавали.

Согласовав движение руки и выражение лица, он сделал знак: мол, нужно же нам с чего-то начать, так давайте посмотрим, что будет.

– Блаженный Августин. Позвольте процитировать вам его слова. Звучащие примерно так.

Он замолчал и закрыл глаза – создалось впечатление, что эти слова звучали во тьме и теперь приходят к нам из глубины веков.

– “И никогда не будет для человека чего-либо худшего в смерти, как когда сама смерть будет бессмертной”.

Я подумал: чего-чего?

Глаза он открыл не сразу. А потом уставился в противоположную стену поверх головы Зары.

И сказал:

– Я не буду пробовать вписать это высказывание в контекст размышлений о латинской грамматике, которая его и породила. Просто предлагаю его вам в качестве задачки. Чтоб было о чем подумать. Чтоб чем-то увлечь вас во время пребывания в капсуле.

Все тот же непроницаемый Стенмарк. Но очевидно постарел – лицо натянутей, чем прежде, венозный рисунок на руках приобрел глубокую синеву. Я дал близнецам в общей сложности четыре имени, а теперь не мог отделить одного от другого.

– Террор, война теперь повсюду, ступают по лицу нашей планеты, – сказал он. – А к чему это все сводится? К какой-то сюрреалистической ностальгии. Примитивное оружие, мужчина с поясом смертника в рикше. Необязательно мужчина, может, мальчик, девочка, женщина. Произнесите слово. Дзинрикися. В иных городах, больших и маленьких, все еще на ручной тяге. Небольшая двухколесная повозка. Небольшой самодельный снаряд. А на полях сражений боевые автоматы прежних времен, старое советское вооружение, старые, помятые танки. Все эти атаки, побоища – кровопролитие, запечатлевшееся в извращенной памяти. Драки в грязи, священные войны, здания, разрушенные бомбежкой, целые города, превращенные в сотни разрушенных улиц. Рукопашный бой, который на некотором временном отрезке отбрасывает нас назад. Нет топлива, нет пищи, нет воды. Банды из джунглей. Губи невинных, жги хижины, отравляй колодцы. Вспомни, что в тебе течет кровь предков.

Голову склонил, руки в карманах.

– А постурбанистический террорист чем занят? Веб-сайтами, которые транслируют атавистические ужастики. Отсечение голов, вышедшее за рамки жуткого народного фольклора. И безжалостные запреты, разногласия на религиозной почве – убей того, кто из другого халифата. Повсюду враги, что разделяют историю и память. Это разворачивается пестрое покрывало мировой войны, которую никто таковой не называет. Или я сумасшедший? Болтливый идиот? Забытые войны в затерянных землях. Врывайся в деревню, убивай мужчин, насилуй женщин, уводи детей. Сотни трупов, но, понимаете ли, ни кинохроники нет, ни фотографий, так в чем же смысл, где реакция. И бойцы поэффектней выглядят. Мы постоянно такое видим. Горящие цистерны и танки, разорванная колючая проволока, а посреди всего этого солдаты или ополченцы в темных капюшонах, наблюдая за бушующим пламенем, долбят молотами, прикладами, домкратами обгоревший бак, оглашая темноту грохотом, как их предки с барабанами.

Он уже едва ли не в судорогах бился, трясся всем телом, взмахивал руками.

Говорил:

– Что такое война? Зачем говорить о войне? Проблемы, которые мы решаем, обширнее и глубже. Здесь мы проживаем каждое мгновение, охваченные единым убеждением, единым представлением – о бессмертии разума и тела. Но от этой их войны никуда не деться. Разве война не единственная вещь, способная взволновать унылое течение человеческой жизни? Или я душевнобольной? Разве не присутствует здесь некий порок, мелкая сущность, что направляет коллективную волю?

Говорил:

– А без войны что они такое? Теперь это многосерийное действо, которое привлекает внимание, задевает, проникает и вводит нас в пространство монодрамы гораздо более масштабной, чем когда-либо приходилось наблюдать, общемировой.

Теперь Зара смотрела на него, а я на нее. Они хотели удержаться на поверхности, не так ли, они оба? Земля и все, что это значит, – третья планета от Солнца, область смертного существования и все остальные промежуточные дефиниции. Нельзя забывать, что Заре еще нужна фамилия. Это мой долг перед ней. Не затем ли я здесь, чтоб с помощью своих маленьких хитростей и фокусов нарушить весь этот трансцендентальный круговорот?

– Люди на велосипедах – только такой вид транспорта у нестроевых в зоне военных действий, а кроме того они могут ходить, ползать и ковылять. Бег – прерогатива представителей воюющих сторон и фотокорреспондентов, они владеют ситуацией, как и во времена прежних мировых войн. Очень хочется, наверное, сойтись в рукопашной, раскроить башку, а потом выкурить сигаретку. Автомобили взрываются в святых местах. Ракеты запускаются сотнями. Семьи живут в вонючих подвалах, без света, без тепла. А где-то там сносят бронзовую статую бывшего национального кумира. Священный акт, коренящийся в памяти, в повторном переживании. Люди в камуфляжных костюмах, забрызганных грязью. Люди в поцарапанных пулями джипах. Боевики, добровольцы, повстанцы, сепаратисты, активисты, инсургенты, диссиденты. И те, кто возвращается домой к суровым воспоминаниям и глубокой депрессии. Человек в пространстве, где смерть будет бессмертной.

Опять он непроницаемый, безликий, слегка раскачивается из стороны в сторону. Где его брат? И что этого человека связывает с Зарой, даже если она и не Зара, а может, Надя. У него там, на родине, жена, это я уже установил – братья женаты на сестрах. Хотелось услышать, как близнецы бойко перебрасываются репликами, когда обсуждают что-то на пару. Может, отсутствующий близнец уже превратился в глянцевое нанотело, покрытое ледяной коркой, в одиночной капсуле? Интересно, все капсулы равновеликие? А тут еще Надя, на другом конце стола. Они любовники, которые не подходят один к другому, или совсем чужие?

Стенмарк сказал:

– Апокалипсис неотделим от структуры времени, длительных климатических и вселенских катаклизмов. Но видим ли мы свидетельства адского произвола? Считаем ли дни до того, как развитые страны, или не такие уж развитые, примутся разворачивать оружие, самое что ни на есть дьявольское? Это ведь неизбежно? Гнезда скрыты в различных частях планеты. Будут ли запланированные удары нейтрализованы кибератакой? Достигнут ли бомбы и ракеты своих целей? Защищены ли мы здесь, в нашем подземелье? Сколько там мегатонн – неважно, но как один за другим, по цепочке, содрогнутся континенты, как будет выносить всемирный разум? Как там пост-Хиросима и пост-Нагасаки? Назад к старым разгромленным городам, к первобытному разорению, что в сотни тысяч раз чудовищней, чем прежде. Я думаю о мертвых, и полумертвых, и искалеченных, которых разместили на рикшах – ностальгическая картина, – чтобы тащиться куда-то по разоренной местности. Или я увлекся, припоминая кадры старой кинохроники?