Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

Хэр Штерц заочно знал про нового наместника очень много, но никогда не видел и не представлял, как тот выглядит.

Когда трап гулко хлопнул о причал, Гныщевич на мгновение прикрыл глаза.

Это наука, которой не расскажут ни в каких академиях. Вот у этого bijouх много, но дешёвых: любит щегольнуть, но скряга. Вот у этого — всё то же, но он под ручку с девкой, при ней не решится жалеть деньги. Этот не хромает, но туфли ему жмут; если провести три квартала, согласится на что угодно, лишь бы где заночевать. Этот в германских лентах, но баск; на чужих языках, как все баски, говорит плохо, но его не проведёшь. Этого извела морская болезнь — если налить да развеселить, отблагодарит широко. Этот выдаёт девку за жену, но она ему не жена, и бумажки наверняка фальшивые.

Люди отстукивались перед глазами, как костяшки счёт — разные, одинаковые, бледные от плаванья и цветастые от чужого города. Les hommes. Les espèces. Гныщевича всегда накормили бы в общине, но в пятнадцать он особенно категорично расхотел приходить к Цою Ночке за подаянием. От умения читать этих людей зависел тогда не кусок его хлеба, а куда большее: самолюбие.

Гныщевич опять усмехнулся сам с собой. Как-то раз он взбрыкнул, и тогда зависеть стал кусок хлеба. Это длилось недели две, пока один из местных носильщиков с росской внешностью не подошёл к нему и не сказал, что папаша просит завязывать и возвращаться.

И поди разбери, какое слово тут важнее — «папаша» или «просит».

Французы — нация без ярко выраженных внешних признаков, так что глаза Гныщевича отсекали только тех, кто явно принадлежал к какой-нибудь другой. Маркиз — значит, cela va sans dire, одет дорого, иначе просто не смог бы. Человек мысли прогрессивной? Наверняка не в парижском узеньком сюртуке с нелепо длинными фалдами, а в на неросский манер росском. Возможно, со следами ночного пьянства или качки на лице и с девкой на локте.

Мсье Армавю подвёл только в одном: сюртук на нём всё-таки был французский, скрывавший лёгкую полноту, но в остальном же — даже девка имелась при шельме! Правда, по тому, как старательно он с ней раскланялся, — продажная. Ухоженный, невысокий, светло-русый, с припухлыми от хорошей жизни щеками и младенчески глуповатым взглядом, мсье Армавю нацепил перстень-печатку поверх благородно-оливковой перчаточной лайки, а обручальное кольцо припрятал под ней. На двадцать шесть лет он никак не выглядел.

Холёная, холёная жизнь, как у его сиятельства графа Метелина. Когда Гныщевич к мсье Армавю подходил, ему померещился от того запах шампуней и масел, будто новый наместник источал их самими фибрами и порами кожи.

— Monsieur Armavu? Je suis engagé pour vous accompagner, — прощебетал Гныщевич, предельно по-европейски не глядя на то, как мсье Армавю не глядит на свою девку. — Le Conseil municipal vous souhaite la bienvenue à Pétersberg.

— Pardonnez-moi? — новый наместник захлопал бледными ресницами. — Je ne savais pas que… Ах, вы меня проверяете! — просиял вдруг он. — О, я знаю, что нам следует говорить по-росски. L’étiquette, l’étiquette! Но я не знал, что меня здесь будут встречать.

Уж конечно. Знал бы — отвязался б от своей девки ещё на корабле.

По краям причала, не привлекая к себе иностранного внимания, стоял десяток солдат. Солдат, каждому из которых наверняка светило бы повышение, догадайся он, что прямо сейчас у них под носом вышагивает господин новый наместник Петерберга.

И никого, кто хоть чем-нибудь выдал бы свою принадлежность к наместническому корпусу, так и не мелькнуло. А может, иронически подумал Гныщевич, есть они тут, да сами не знают, как мсье Армавю выглядит?

— Вас, видимо, не известили, что в городе… неспокойно, — всё так же медово пропел Гныщевич. — Происходят небольшие беспорядки, так что вам пока не следует ходить одному. Не беспокойтесь, — прибавил он, заметив на щеках мсье Армавю розоватые пятна, — наместнический корпус предоставит вам защиту.

— О, тут не о чем переживать, — мсье Армавю покачал головой, — я изучал индокитайские единоборства и фехтование. Сугубо ритуальные боевые искусства, очень эстетичные… Но я слышал, что в Росской Конфедерации небрежно относятся к Пакту о неагрессии.

Акцент у него был сильный, интонация упрямо задиралась вверх, однако на росском новый наместник говорил прекрасно, и Гныщевич вдруг понял, что полностью в нём ошибся. Он спешно кивнул носильщикам — те недоумённо переглянулись, но Плеть миролюбиво похлопал ближайшего по плечу — и потащил мсье Армавю прочь. Не в город, по ладному и широкому Пассажирскому проспекту, а на север через сам Порт.

Чем позже они выйдут за его пределы, тем лучше.

Сперва новый наместник молчал, бросая опасливые и в то же время по-детски любопытные взгляды на грузчиков, носильщиков, матросов, солдат и гуляк, а потом, вдоволь налюбовавшись Портом, всё же не выдержал — никакая мрачная сосредоточенность на лице не помогла Гныщевичу избежать беседы.

— Шесть часов назад нам сигнализировало судно из Финляндии-Голландии, — мсье Армавю шагал медленнее Гныщевича, но всё равно бодро. — Корабли перестали выходить из Петерберга. Вы из наместнического корпуса?

— Начальник гвардии, — брякнул Гныщевич и понадеялся, что такая должность существует.

— Oh ça! Vous êtes Français? Где вы родились?

— Нет-нет, мне всего восемнадцать, моя мать роска, я родился здесь же, — Гныщевич сообразил, что восемнадцатилетних начальников гвардии не бывает, не считая Твирина, в которого всё равно никто не верит. — До недавних пор гвардией руководил мой отец. Но я был лучшим, так что теперь…

— Я ничего не слышал о смене руководства гвардии. И почему вы не при мундире?

Из Порта они вышли прямиком в Припортовый район, где Охрана Петерберга тоже порезвилась — пусть и меньше, чем в Конторском.

— Недавняя пора началась позавчера, — серьёзнейшим голосом сообщил Гныщевич. Мсье Армавю притормозил и снова захлопал ресницами, натягивая маску заморского дурачка.

— Оh, мои соболезнования, — чирикнул он.

— Понимаете, почему меня отправили в одиночку? Лучше не привлекать к вашей персоне лишнего внимания… пока что. Думаю, не нужно объяснять, что мундир в такой ситуации мог бы нам обоим только навредить.

У них ведь ещё и мундиры есть, оказывается, у подлецов.

— J'entends bien, — мсье Армавю обвёл глазами картинную в своей разрухе, будто персонально для него заготовленную улицу. Улицу, где живёт Коленвал, сообразил Гныщевич. Видать, солдаты сочли её одним из рассадников крамолы.

— Что вы собираетесь делать, когда хэр Штерц передаст вам дела? — любезно — peut-être, даже светски — осведомился Гныщевич, поторапливая наместника в сторону Большого Скопнического.

— Этикет требует от меня сперва помочь хэру Штерцу добраться до родины, — ответил тот таким тоном, что стало совершенно ясно: думает он не об этикете, а о полном вступлении во власть. — После этого… Но что конкретно у вас творится? Такое чувство, будто здесь дошло до массового кровопролития…