Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

Метелину вновь достался лишь её коротко стриженый затылок — ершистый, совсем мальчишеский. Наверняка срезала шикарную косу, на которую что только не молилась её мать. Метелин сам в угоду аристократической моде носил длинные волосы и помнил, как — ещё до завода — умудрился спьяну их подпалить. Вроде и глупость, а обидно было думать, что придётся лишиться изысканного хвоста. Для женщины, должно быть, это совсем уж решительный шаг.

— Александр, я сбежала из дома, из своей страны. Я нашла того, кто помог мне с деньгами и фальшивыми документами. Я начинаю утро с наложения бинта на грудь, чтобы посещать Академию, эту вашу элитную школу для мальчиков, — Брада фыркнула. — И вы смеете предлагать мне стать вашей женой? Вы сдурели, Александр?

Метелин тоже поднялся на ноги, чтобы сделать уже глоток заказанного в комнату твирова бальзама. Кабатчик клялся, что бальзам у него дважды очищенный, так называемый золотой, но на поверку он оказался в лучшем случае ржавым.

— Мне не пришло в голову, что вы столь серьёзно настроены.

— Конечно не пришло. Вас тоже связывает по рукам и ногам уклад вашей среды, но вы можете заявить свои права на отцовский завод, вы можете продавать по заоблачным ценам авто, отделанные бриллиантами, вы можете уехать в Столицу, в Старожлебинск, в Куй, вы можете податься в ту же Охрану Петерберга, вы можете учиться тому, что вам интересно, а не тому, чему вам снисходительно позволят. Вы можете напиться до беспамятства и, не задумываясь о последствиях, овладеть кем вам только заблагорассудится! В худшем случае — подхватите дурную болезнь, а о ненужном вам ребёнке вы, скорее всего, даже не услышите.

Без пощёчины обойтись не удалось.

Брада вытаращилась на Метелина и недоверчивыми пальцами провела по заалевшей скуле.

— Я говорил вам тогда, повторял сегодня и, видимо, вынужден повторить снова, — Метелин ощутил, как на виске гневно и требовательно затрепыхалась жилка, — я слежу за тем, чтобы ненужных детей у меня не было. Слежу. То, что единожды я допустил оплошность, для меня буквально… буквально катастрофа, — выпалил он и отвернулся.

Ответом ему был не то смешок, не то досадливый вздох.

— Это катастрофа, — горячечно выплюнул Метелин, налетевший на Гныщевича у самого выхода из Людского, возле Большого Скопнического. Схватил его за плечи, что только с ног не сбил. Quelle hâte inhabituelle!

— Ат-та-та, прибери руки, — огрызнулся Гныщевич. Выглядел граф отвратительно: платок и шляпу где-то потерял, плащ висел кое-как, но трясло его сиятельство, конечно, не из зябкости. И неслабо трясло — это графа-то, Метелина-то, который от всех ударов, судьбы или шпоры, непременно сжимался и становился как каменный!

— Она ждёт от меня ребёнка.

— У тебя вроде дела были, mon cher comte, нет? Ты ведь к генералу Стошеву направляешься, верно? Очень хорошо, что мы встретились, давно не получалось, а мне в одном деле нужна твоя протекция. — Гныщевич вырвал плечи, быстрым шагом пересёк Большой Скопнический и ступил прямиком на Становую, жестом приглашая Метелина следовать за ним. — Какого ребёнка, зачем ребёнка? Откуда у тебя ребёнок?

— Ты не понимаешь! — взревел Метелин, но под шаг подстроился. — Она беременна!

— Кто «она»?

— Она, Брада. Брэд Джексон. Мистер Брэд Джексон оказался девушкой, и не из Британии, а из Польши-Италии, и он — она беременна. От меня.

Привычные уже к графу Метелину брови Гныщевича покорно ретировались под шляпу. Привычная же его âme отчётливо заныла: это не очередной припадок графской истеричности. В состоянии обычной истеричности графьё так не трясёт. Нет, происходит нечто посерьёзнее.

— Мы только что поговорили, она мне сказала. Мы ведь едва знакомы… Я ему один раз помог — добраться спьяну до комнат. Мелочь, ерунда. Но он мне сразу понравился, и когда разделся, не скрывая… чем-то напомнил тебя. Прямотой. — Увидев ироническую ухмылку Гныщевича, Метелин, как обычно, вызверился на собственный чересчур длинный язык: — Это совершенно неважно! Я думал, ничего не было, но, выходит, было. Выходит. Чтоб меня шельмы разодрали! Она же страсть как хороша, до головокружения хороша, у неё такие… Я ни лешего не помню, но ничуть не удивляюсь — только идиот откажется от такого тела. Но я-то отказывался, объяснял даже… Дёрнуло же меня выпить ещё! А теперь Брэд Джексон поймал меня за ручку и требует участия в жизни ребёнка. И это катастрофа.

— Графьё, ты не обижайся, — сдерживая смешок, выдавил из себя Гныщевич, — но кто такой Брэд Джексон?

— Брэд Джексон! Вольнослушатель, с Фрайдом приехал. Ты издеваешься? — Метелин засверкал глазами так, как обычно производило l'impression на рабочих завода и дам. — Зачем ты мне о частностях, когда…

Договорить он не сумел, слова встали колом в метелинском горле. Гныщевич сбавлять шаг не намеревался. Слева грудились муравейником светлые и опрятные дома людей поприличнее: учёных, врачей, жён офицеров Охраны Петерберга, даже кое-каких аристократов, и интернат для пристойных девиц там вроде имелся. Справа же вот-вот грозился вынырнуть тёмно-серый фронтон здания Городского совета.

За прошедший год Гныщевич что только колею в этой дороге не проложил, а всё никак не мог привыкнуть, хоть и не признавался, конечно, никому. Пока он сам излучает уверенность в том, что находится на своём месте, в этом и другие не усомнятся. Так работает se positionnant.

— Пункт первый: спокойно. Никто пока не умер и не родился. Пункт второй: нет, я не издеваюсь, хотя имею все основания. Пункт третий, — Гныщевич вздохнул, — от тебя понесла какая-то девка. И что с того?

— Сам не понимаешь? — обозлился Метелин.

— Нет. Я, графьё, в aventures amoureuses всегда аккуратен.

— Я должен признать ребёнка.

— Но не хочешь?

— Прекрати, — выговорил Метелин дрожащим и тихим голосом. Гныщевич снова вздохнул.

— Mon cher comte, я пока не вижу беды. У тебя уже есть одна игрушка, она авто делает. Ты вполне можешь позволить себе и вторую, на папашины-то деньги. Женитьба, конечно…

— Она не хочет женитьбы, — зло оборвал Метелин.

— Тем паче нет беды? Или, — внимательно посмотрел на него Гныщевич, — это-то тебя и обижает? Что не ко двору со всеми своими прелестями?

— Она не хочет женитьбы, а я не хочу ребёнка. Наследника. Он что, тоже будет носить фамилию Метелин? Может, и тебе её выдать, и Плети? Всему Петербергу?

Становая закончилась, и за ней развернулась во всей своей едва опушившейся зелёным красе Шолоховская роща. Гныщевич нахмурился.

— В таком случае не признавай, отправь её рощей. Что она тебе сделает? Пусть вытравит плод.

— Отказывается.

— Trop grand désir! Я не специалист, но можно спустить её с лестницы. Вроде бы тогда ребёнок в утробе умрёт.