Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет

«Мы рады вам сообщить…»

Пританцовывая от счастья, я бегу вниз, к телефону, чтобы рассказать все Китти. Она меня поздравляет и тут же с грохотом обрушивает с небес на землю.

– Теперь придется рассказать родителям.

Я кручу телефонный провод.

– И Олли будет по тебе скучать. – Пауза. – Он в курсе?

– Погоди ты, я сама только что узнала.

– Да, но он в курсе, что ты подавала заявление?

Китти правильно истолковывает мое молчание.

Олли будет за меня счастлив, уговариваю я себя со страхом в сердце и направляюсь в библиотеку – вдруг найду его там за повторением материала, ведь впереди маячат летние экзамены. Он поймет, что это великолепная возможность. Я хочу следовать своей мечте и стать художником.

Мысленно возвращаюсь в тот день, когда отец показал мне старые альбомы, принадлежавшие его тетушке Сесили.

– Это твоя двоюродная бабушка, Бекка , – сказал он, осторожно вынимая из коробки кожаные альбомы.

Тем воскресным утром мы были в его кабинете вдвоем, потому что мама повезла Пиппу на шестичасовой тренерский семинар по теннису в Слау. Альбомы, несмотря на потрепанные уголки и тонкую бумагу, пахли приключениями. Под каждой работой Сесили аккуратно подписывала карандашом место и время. В тот день бабушка Сесили провела меня по кафе Барселоны, пляжам Корнуолла, коровьим пастбищам Сомерсета, пустыням Египта. Помню, как меня зачаровали картины дикой природы Африки.

– Сесили любила архитектуру , – говорил папа, показывая мне изящные рисунки тушью с изображениями коринфских колонн, арок и церквей.

Там даже была западная сторона Винчестерского собора. Папа объяснял, что так он впервые узнал про этот город, – здесь жила Сесили. Я любила ее рисунки Винчестера, на них были знакомые места. Однако больше всего мне нравилась картина флорентийской базилики Сан-Миниато-аль-Монте. Папа говорил, что это великолепная церковь в романском стиле, которая примыкает к Оливетанскому монастырю. Когда папа показал мне мозаику с изображением Христа на троне между Девой Марией и святым Миниасом, я воскликнула: «Ого-о!», так красиво это смотрелось в золоте. Обычно старых бабушек считают пропахшими нафталином кошелками, но Сесили была исследовательницей.

– Тогда ей было двадцать восемь, – пояснил папа, рассказывая про ее отъезд во Флоренцию в 1917 году.

Я поклялась, что тоже однажды отправлюсь в Италию и увижу этот город своими глазами, с собственным альбомом для рисования в руках.

Прохожу мимо библиотечного кафе, направляюсь к лестнице…

В отгороженных кабинках работают студенты, однако Олли нет. Значит, он может быть только в одном месте.

– Тебе повезло, Бекка, что ты тоже любишь рисование, – сказал папа. – Это замечательное хобби .

– Хобби? – позже возмутился Олли. Мы лежали в постели, слушая группу Supergrass ; я устроила голову на сгибе его локтя. Нам было по девятнадцать, почти двадцать, и мы встречались уже около полугода. Я пригласила Олли в Винчестер на выходные. – Как-то снисходительно, а?

Я рассказала, как теннис моей сестры не считается хобби, что родители, особенно мама, лелеют мечты о том, как Пиппа будет играть на Уимблдоне. А вот мое искусство – это просто развлечение, никто не может жить за счет рисования.

– А как же Энди Уорхол? – заспорил Оли.

– Он умер .

– Предварительно сколотив целое состояние. А Дэвил Хокни? Он продолжает богатеть! – не унимался Олли.

Олли провел ладонью по моим длинным волосам, накрутил прядь на палец.

– Я не видел твои картины, Бекка. Можно посмотреть?

Я достала с верхушки шкафа черную папку с подборкой работ, и Олли бережно их просмотрел. Я показала свою любимую: стилизованный вид на кафе. Этот рисунок занял первое место в колледже.

– А что это? – спросил Олли, зацепив мою ступню своей.

– Боже… — Сразу ожили воспоминания. – Был такой конкурс, для детей от пяти до девяти лет… – Олли отвлекал меня щекотными прикосновениями . – Велели нарисовать стихийное бедствие .

На рисунке был изображен красный дом с выпадающими кирпичами, на фоне гор и бурлящей лавы. Фигурка на переднем плане заставила нас улыбнуться – настолько странные у нее оказались ноги. Я пыталась показать, что этот человек изо всех сил убегает от катастрофы, но не смогла правильно передать движения. Получилось, будто он сидит на шпагате. Я дикий крик подняла от разочарования. «А, всего-то», – отмахнулась примчавшаяся мама. На рисунок она даже не взглянула.

– Я так разозлилась, что скомкала его и выкинула в мусорку , – закончила я рассказ. – Поэтому он такой мятый.

– Скучаешь по рисованию? – поинтересовался Олли.

Я кивнула.

– Но родители правы. Этим на жизнь не заработаешь .

Я принялась собирать рисунки, однако Олли схватил меня за запястье.

– Бекка, я хочу быть писателем, и никто не посмеет сказать, что не выйдет. Пусть идут к черту. Не слушай родителей! – Он положил папку на пол и пинком закрыл дверь в мою спальню. – Делай то, что тебя радует. Живи своей жизнью. Иди ко мне .

Вскоре мы вовсю целовались. Я подняла руки; Олли стянул с меня футболку и мастерски расстегнул лифчик. К тому времени Олли порядком наловчился это делать.

– Ты потрясающая и талантливая, – пробормотал он, когда я избавила его от джемпера и потянулась к пряжке ремня.

– Ребекка, ужин! – позвала нас мама.

Мы замерли, по-прежнему прижимаясь губами друг к другу. И через мгновение продолжили сдирать остатки одежды.

– У тебя есть?.. Придется быстро…

– Не вопрос, – спрыгнув с постели, Олли полез в задний карман джинсов.

Я бегу по коридору под звуки музыки. Где же он? Должен быть здесь…

Нахожу Олли в последнем помещении. Тихонько открываю дверь, замираю в углу. Олли ко мне спиной. Двигается в такт, наклоняет голову то к одному плечу, то к другому, а его пальцы пробегают по клавишам все быстрее и быстрее.

К глазам подкатывают слезы. Как же сильно я его люблю! Готова ли я от него отказаться, уехать?

Когда произведение подходит к концу, Олли встает и кланяется, словно он выступает в Альберт-холле.

– Бис! – восклицаю я, хлопая в ладоши и присвистывая.

Олли поворачивается. Его щеки пылают.

– Бекка! Давно тут стоишь?

– Достаточно. Ты великолепен! – Присаживаюсь на краешек стула. – Такая красивая музыка, что это ты играл?

Олли садится рядом.

– Шуберт.

Он начинает другое произведение, наслаждаясь вниманием. Бросаю взгляд на ноты: Экспромт соль-бемоль мажор Шуберта.

– Когда ты играешь, то кого представляешь своим слушателем?

– Кэмерон Диаз.

– Эй! – Пихаю его локтем и ударяю по клавишам.