Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет

– Я хотел бы мальчика .

– Я хотела бы девочку .

– Тогда нам лучше завести двоих или троих детишек .

– Ну… – перекатываюсь на живот и вручаю Олли тюбик крема для загара. – Тогда скоро пора начинать .

– Хм, – смеется Олли и, расстегнув мой купальник, принимается втирать крем в спину. – Что мы здесь делаем, а? – шепчет он мне на ушко. – Почему бы нам не… ты поняла…

Вскоре мы, похватав книжки и полотенца, бежим по пляжу к нашему домику.

Слышу имя. Но вызывают не меня.

Мама ерзает. Явно хочет что-то сказать.

– Ребекка, насчет вчерашнего сообщения Пиппы…

– Все нормально. – Я тянусь к столику за потрепанным номером журнала «Отдохни».

– Дело в том, что… – Мама делает глубокий вдох. – Будет сложно, и мы с твоим отцом, ну, мы действительно переживаем, ведь мы стареем, и…

– Мам, все нормально, я понимаю. Спасибо, что вообще меня приняли.

Мамин телефон вибрирует. Тодд купил ей «Блэкберри». Срочная эсэмэска от Пиппы о том, что случилась трагедия: протекла стиральная машина, может ли мама забрать детей из сада?

– У нас мобильные телефоны запрещены, – с каменным лицом сообщает женщина из регистратуры.

Мама шепчет, что выйдет на улицу. Позвонит Пиппе, просто скажет, где находится.

– Я на минутку, – заверяет она.

Я ложусь на кушетку. Мне очень хочется в туалет.

– Вы сегодня одни? – интересуется медсестра, представившаяся Сандрой.

На вид она примерно моего возраста. Темные волосы собраны в практичный хвостик. Аккуратную талию стягивает эластичный пояс.

– Вот что замечательно в нынешних технологиях, – продолжает Сандра, подготавливая инструменты. – Вы получите снимок, так что сможете показать ему потом. Так, – смазывает она мой живот гелем, – может быть немного холодно.

Если бы Олли был здесь, я рассказывала бы ему, как холодно. Аж до костей продирает. Но его здесь нет.

– Процедура всегда заставляет понервничать, – говорит Сандра, чувствуя мой страх. – Одновременно и захватывающе, и волнительно. Естественно.

Сжимаю кулаки, чтобы сдержать слезы.

– Теперь можно посмотреть на экран.

Сандра указывает на нечто крошечное в окружении воронки. Да нет, это не может быть ребенок. Я даже не вижу, что там. Закрываю глаза, не в силах слушать дальше.

Вдруг это девочка? Олли хотел мальчика. Но если родится мальчик, он может быть совершенно не похож на Олли. Что, если так и получится? Я все время буду искать в нем черты Олли, пытаться разглядеть в карих глазах тепло, родинку на левой щеке, что я так любила, улыбку, которая могла растопить самое черствое сердце. Я отдала бы этого ребенка за возможность вернуть прежнюю жизнь. Отдала бы все, чтобы снова увидеть Олли. Знаю, наш брак не был идеальным, но как только кто-то уходит…

Поднимаю взгляд на потолок, начинаю считать на нем точки. Этот ребенок изо дня в день будет напоминать о случившемся. Возможно, я буду на него кричать. Злиться, что он не Олли. Возможно, не смогу о нем заботиться. Любить. Я буду плохой матерью. А как иначе?..

Внутри что-то взрывается. Кто-нибудь, остановите это все! Пожалуйста!

Я закрываю уши ладонями.

Вижу гроб у алтаря.

Слышу слова полицейского.

Мой ребенок – наш – не будет знать собственного отца. Слышу крики. Дверь распахивается. Кто-то хватает мою ладонь, кто-то удерживает мои руки. Кто-то укачивает меня, как дитя.

– Олли! – кричу я.

Открываю глаза и вижу маму, которая отчаянно пытается не заплакать. Она отстраняется, однако по-прежнему сжимает мою ладонь. Стоящий рядом доктор велит мне дышать, дышать глубоко. Только тогда я осознаю – все крики исходят от меня.

– Вот ножки, – говорит Сандра.

Смотрю на экран, где она показывает ручки, шейку, изгиб спины. Странно, теперь мне спокойно. Представляю, как Олли надевает очки, щурится на монитор. Слышу, как он говорит, что ничегошеньки не видит, только пятнышки.

– Смотрите, а вот сердце, – указывает Сандра на экран.

Внутри меня живет крошечный мальчик или девочка с бьющимся сердцем, частичка Олли; сражается за возможность быть желанным и любимым.

– Он идеален, – вздыхаю я.

– О, вы думаете, у вас мальчик? – спрашивает Сандра с мягкой улыбкой.

– Интуиция. – Я со слезами на глазах поворачиваюсь к маме. – Кажется, пора тебе начинать вязать что-нибудь голубенькое.

Начало июля, две недели спустя после УЗИ, я завтракаю с родителями на кухне.

– Ты же наденешь очки, когда сядешь за руль, правда? – обращается к папе мама, оптимистично одетая в одежду для тенниса.

– Ой, не нуди, – отвечает отец, не отрываясь от спортивной странички газеты. Он ярый фанат Уимблдона и просматривает расписание игр.

Сегодня отец едет в Брайтон, на встречу со своим перекупщиком фарфора, мистером Пулленом. Уйдя на пенсию, отец страстно полюбил фарфор девятнадцатого века. Мама как-то поделилась со мной радостью, что коллекционерство его отвлекает от каждодневных вопросов об обеде. На прошлой неделе папа репетировал передо мной речь для «Содружества старших жен». Очевидно, он произвел впечатление, особенно рассказом о раннем Милтоне с поддельными Севрскими метками и круглыми ручками, которые он так обожает. Однако во время презентации разыгралась целая сцена: пожилая леди свалилась со стула. Приехала «Скорая», но, к счастью, все обошлось.

– Наверное, ты ее слишком разволновал, – предположила я, стараясь не рассмеяться. – Одна из твоих чашечек с блюдцами довела ее до восторженного обморока .

После завтрака убираю посуду в посудомойку. Отец отчитывает меня за то, что я туда сунула ножи с деревянными рукоятками.

– Ничего страшного, – возражает мама. – Они уже старые.

– И кофейные кружки туда совать не надо. – Отец выхватывает ее у меня из рук. – Они от этого тускнеют, понимаешь! – взмахивает он кружкой. – И портятся. О, и бога ради, никогда не ставь туда хрусталь!

– О'кей, хорошо, – бормочу я.

Сообщив напоследок, что вернется как раз к матчу Федерера, папа берет пустой потрепанный чемоданчик и в приподнятом настроении уезжает. А мы с мамой, словно два заговорщика, загружаем кружки и ножи обратно.

– А вот насчет хрусталя он прав, – говорит мама. – Свадебный подарок…

Затем она вручает мне список, говоря, что я окажу ей огромную услугу, если сумею купить продукты для ее званого ужина сегодня вечером, куда я тоже, кстати, приглашена. После клиники лед между нами тронулся, однако про Олли мы так и не поговорили. Мама и папа спрашивают, как я себя чувствую, как мне спалось, какие планы на день, но никто не может заставить себя упомянуть его имя. Еще я заметила, как наши с Олли фотографии исчезли или оказались в других местах. Свадебный снимок, где мы режем торт и смеемся, переехал с каминной полки на подоконник и теперь наполовину прячется за шторой. Фото с нашей помолвки, сделанное на «Лондонском глазе» [2], теперь скрыто за снимком Тодда с близнецами в небольшой лодочке.