Кортни Маум - Мне так хорошо здесь без тебя

Расстроил я ее! Ха! Нет уж, я собирался ее разозлить!

Я стоял и любовался делом своих рук, пока меня не начала бить дрожь. Все, я добился чего хотел: если только у нее нет непреодолимого влечения к международной почте, писать она мне больше не будет.

Однако хотел я не только этого. Я хотел разрешения на счастье, заверения, что все теперь будет хорошо. Я хотел ломоты в коленях от стояния на полу у ванны, в которой плещется моя дочка. Я хотел наблюдать за Анной, когда она болтает о чем-то на вечеринке у друзей. Хотел смотреть, как она раздевается перед шкафом, видеть два желобка вдоль позвоночника на ее обнаженной спине. Хотел чувствовать ее тело всей кожей, прижимать ее к груди, вдыхать аромат ее волос, хотел, чтобы ее дыхание щекотало мне шею. Я стоял под дверью бывшей любовницы, и у меня не было ни картины, ни четкого понимания, что делать дальше, зато была непоколебимая уверенность в том, что я хочу вернуть Анну-Лору.

Я ехал назад в Хэмел-Хэмпстед, радуясь тому, что могу вцепиться руками в руль и тем самым унять их дрожь. Все пошло совсем не так, как я планировал. Наша встреча была достаточно краткой, чтобы Лиза продолжала оставаться в моем сознании чем-то вроде галлюцинации, но и этого хватило, чтобы как следует расшатать мои нервы. И все же цели я достиг. После моей выходки она точно не захочет больше со мной общаться.

Однако я так и не вернул картину. А ведь собирался доблестно пересечь Ла-Манш с «Медведем» и поразить Анну не только наглостью жеста, но и осязаемым результатом.

В итоге предъявить мне было нечего. Но и оставаться у родителей я больше не мог. Анна-Лора – женщина интеллектуально развитая. Она адвокат, черт побери. Нельзя давать ей возможность слишком долго размышлять в одиночестве.

Я добрался до места, выскочил из машины и влетел в гостиную. Мама в халате натирала полиролем журнальный столик.

– Бог ты мой, где пожар? – спросила она, подставляя мне щеку для поцелуя.

Папа сидел на кухне и жевал хлопья с молоком. Я сунул руку в пачку и стал грызть всухомятку. Мама пошла за мной и остановилась в дверях, прислонясь к косяку.

– Я еду домой, – сообщил я с полным ртом.

Папа опустил ложку.

– Так вы с Анной поговорили?

Я не ответил и полез в холодильник за апельсиновым соком. Мама почуяла в воздухе напряжение и ушла орудовать тряпкой и полиролем на безопасном расстоянии.

– То есть ты решил просто так взять и вернуться? – уточнил папа.

– Да. Я ее муж.

Папа состроил недоверчивую гримасу:

– Надеюсь, ты хоть придумал, что делать. – Скрестив руки на груди, он внимательно посмотрел на меня и вздохнул: – Не придумал… Эх, Ричи… Лишь бы она смогла тебя простить.

Собираясь на выход, я притормозил у маминого «рукодельного» шкафа – узкого закутка рядом с гостевой спальней, набитого упаковочной бумагой, лентами, блестками и прочей мишурой. Я взял несколько листов синей бумаги, тюбик клея и детские ножницы и засунул все это в сумку. Заодно прихватил кассету с видеозаписью родителей и камеру. Для меня это было все равно что взять с собой их портрет – старенькую карточку с потертыми краями. Отчаянный поиск опоры.

Мама проводила меня до машины и сунула мне целлофановый пакет печенья и сэндвич с индейкой.

– Я положила побольше майонеза. И еще вот это возьми. – Она сняла с плеча чехол для фотоаппарата. – Он, конечно, не идеально подходит, но все-таки твоя камера должна влезть.

Я обнял ее.

– Спасибо.

Папа тоже вышел к машине и многозначительно посмотрел на меня.

– Давай, сынок, – сказал он, обнимая маму за плечи.

Часы показывали десять часов семнадцать минут, и перспективы мои были безрадостны. Я поскорее сел в машину, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

Путь на пароме тянулся бесконечно. В будний день народу на палубе собралось гораздо меньше, чем по дороге туда. Я купил две газеты – одну бульварную и одну приличную, и в обеих между строк читалось: «война, война, война».

Три часа спустя, просветившись последними кретинизмами, совершенными под руководством Буша, я достал награбленное из матушкиного рукоделия и принялся за импровизированный повинный дар – синего медведя-оригами.

Конечно, я хотел, чтобы фигурка напоминала плюшевого мишку, но из занятий с Камиллой научился делать только гризли. Если на пароме по чистой случайности не оказался специалист по оригами, гризли мне и придется обойтись.

Конечно, истинные пуристы от оригами не используют клей, но мы с Камиллой им никогда не гнушались. Пухлые розовые слоны на мобиле в детской, удивленная панда, подаренная мне на день Отца, конические черепашки, рассованные по цветочным горшкам – все это держалось на детском клее с блестками. И, видит бог, мне бы не помешало сейчас нечто, способное склеить мою жизнь.

Спустя шесть часов, два стаканчика чая и один экстра-длинный хот-дог мы прибыли в порт Сен-Мало. В серых туманных сумерках город-крепость производил гнетущее впечатление: каменные дома с крутыми крышами стояли плечом к плечу и смотрели осуждающе, враждебно. Я сразу представил лучников за зубцами стен, людей с мешками навоза, поджидающих меня, блудного мужа на пути домой.

Едва я выехал из порта на серпантин, мое нервное напряжение подскочило до уровня, близкого к дизентерии. В числе прочего я рисковал вовлечь в конфликт все поколения нашей семьи. Если Анна устроит скандал, если разругается со мной в присутствии родителей и Камиллы, назад пути не будет.

Хотя Анна никогда не признавала открыто, по некоторым ее обмолвкам я делал вывод, что ее отец соблюдал распространенную французскую традицию, именуемую cinq à sept [19]. Работа в офисе до пяти, потом сладость короткой встречи с любовницей, а в семь домой к жене, семейству и телячьим отбивным. Кстати, подобной формой внебрачного досуга не брезгуют не только французы, но и француженки – особенно утонченные и безукоризненно элегантные дамы вроде Инес.

Но это еще не значит, что нам с Анной можно устраивать сцены при ее родителях. Это лишь усугубит проблему. Я решил подождать Анну на поле для гольфа недалеко от дома, пусть сама решает, выходить ей или нет. А не выйдет, придется мне, как волку, дуть на стены, пока они не рухнут.

Прежде чем звонить, я сделал круг почета у дома. Старенький «Лендровер» де Бурижо стоял на своем месте. Поскольку на второй машине уехал я, все семейство точно в сборе.

Я проехал улочку до конца, развернулся и встал под соседскими лавровыми деревьями. Тронул пальцами лоб, середину груди, слева и справа от сердца – вроде примерно так полагалось креститься. Взял телефон. Перекрестился еще раз. И набрал сообщение:

«Анна, надо поговорить. Жду на улице».

Я положил телефон на пассажирское сиденье и приготовился ждать.