Наталья Симонова - Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник)

Она опять взглянула на собаку – та уже семенила вдоль дома. Клочковатая шерсть и розоватая плешь на спине выглядели ужасно.

Заводя машину, Альбина заметила, что руки у нее дрожат. И ноги дрожали. Но чувствовала она не страх, а отвращение. А еще апатию. Только что была так счастлива – и вот. Ей не хотелось ехать к Былову. И не хотелось возвращаться к Ширскому. Пожалуй, впервые в жизни она уткнулась в вопрос: зачем всё? И еще в один – а может, в тот же, но с другой стороны: какая разница?

Возможно, это было первое предчувствие будущего опустошения. Или просто нервы растрепались в схватке с собакой.

Альбина потихоньку тронулась с места, стараясь собраться. И поехала туда, куда и собиралась, решив для начала ничего не решать.

День не задался с самого начала. Боже мой! Я чуть не рехнулся!

Пробудился от какого-то кошмара, оказалось, к тому же проспал, будильник, что ли, забыл завести? Не помню. Вскочил, чертыхаясь, еще сон этот жуткий в голове варится… ногами в тапочки не попадаю. Собаку пнул – не полегчало. Брился – порезался, завтракал – обжегся. Шнурок порвал у ботинка. Машину не поймал, плюнул, нырнул в метро. Духота, толчея одуряющая, локтями затыкали, ноги отдавили, оборали последними словами. Сам оборал пару придурков, кажется, женского пола. Вырвался из вагона – шарф с левого плеча свесился, галстук за правое зацепился… На работу все-таки опоздал.

А тут еще позвонила моя бывшая. Ну, я ей сказал, от души разъяснил, чтоб она не вешала на меня свои проблемы и не смела трезвонить по пустякам ни на мобильник, ни, тем более, на службу. Она спросила так невинно: а что, мол, наши дети – тоже моя проблема? (Та еще мастерица задавать эти сучьи вопросики!) И голос! Боже, я уже слышать не могу этот тонкий, ноющий звук.

Не понимаю теперь, как вытерпел десять лет! Десять лет! Как я выжил? Почему не удавился? Она веревки из меня вила, а я как пес ей служил. И влип-то еще в детстве – мне пятнадцать, ей четырнадцать. Хороша была, что и говорить! Я как увидел – пропал. Сначала думал: невозможно… Потом понял: нет, это без нее невозможно. Ну, и полез на приступ.

Веревки из меня вила, натурально! А я и рад был. Мечтал: привяжу, необходимым стану. Черта с два! Хороша была, конечно, – не то слово. Сейчас-то… Да чего там, и сейчас она… Только теперь уже пусть это кого другого колышет, а меня тошнит от нее. Мне бы вот только кварцовку забрать – ну зачем она им? А тут поясница разламывается… Забрать! Сказать-то легко! Ведь это шуму не оберешься. Она ж разве что отдаст спокойно? За каждую дрянь зубами держится! Всегда была корыстной, сука. А! Все равно, заберу. В конце-то концов, достаточно она на мне поездила, плевал я на нее теперь.

Миша слонялся по неприбранной детской, то за одно, то за другое хватаясь и тут же роняя. Разбрасывая игрушки, он старался отогнать мучительную мысль, и даже не мысль, а смутное ощущение, вызывавшее в душе панический страх. Наконец, сев на стул, ссутулившись и свесив руки между худых коленок, Миша задал себе прямой и честный вопрос: «Что ж, я получаюсь – плохой мальчик?» «Да? – почти тут же язвительно ответил он сам себе. – А кто ж тогда танк нарисовал?» Миша бросился к письменному столу, слегка пометался, шаря по поверхности, нашел рисунок на тетрадном листе с замятыми уголками и, склонив голову, засмотрелся. Очень хорошо… Да, очень, очень похоже. «Я нарисовал!» – произнес победно и, высунув язык, старательно принялся обводить контуры танка.

«Просто папа не знает еще, – подумал радостно. – Вот посмотрит, тогда уж и сам увидит – плохой я мальчик или там какой. А что мама ругается, что мне уже почти семь лет, а я суп пролил… А я просто в окно… А на гнезде ж вороны… яички зелененькие… А долго сидеть, чтоб птенцы?.. А я папе скажу, что буду аккуратно…»

Он услышал скрежет поворачиваемого в дверном замке ключа и, схватив рисунок, выбежал в коридор. Глядя, как отец неловко раздевается в прихожей, точно в незнакомом месте, как ищет, куда повесить плащ, Миша осторожно прижимался спиной к стене, пряча рисунок и замирая от надежды, что папа заметит листок и спросит про него.

– А, Мишка… – сказал отец приглушенным голосом. Взгляд его заметался. – Папа-то вот, видишь, папа-то за лампой пришел, – зачастил жалобной скороговоркой, – спинка-то у папы болит, так что без кварцевой лампы уж никак, никак не обойтись.

Причитая, прокрался в спальню, засуетился, нервно свинчивая прибор со стены.

– Мама скоро придет, – сообщил Миша, размахивая рисунком возле самого отцовского носа.

– Мама?.. А… хорошо… – Отец на мгновение остановился. Потом продолжил работу спокойнее. Всматриваясь в крепление, пробормотал: – Да я, пожалуй, уж и не дождусь ее. Тороплюсь, знаешь ли.

Шуруп застрял в стене. Лампа косо свисала, но не поддавалась, точно, не желая покидать обжитое место, цеплялась за стену.

– Давай подержу, – Миша с готовностью схватился за повисший край, помогая отцу.

Наконец папина добыча, оторвавшись, исчезла в объемном пакете. И отец рванулся к выходу.

– Пап, я танк нарисовал. Во! – выпалил Миша вдогонку.

– А… Молодец… Ну пока.

Дверь за отцом закрылась. Миша постоял в прихожей, втянув голову в плечи, и побрел в комнату. «А кто ж тогда маме помогает… А кто в Новый год стих длинный выучил, что все удивились… А как я с Сашкой подрался, то он первый начал, а соседка на меня сказала… А я всегда здороваюсь со всеми… и делюсь… и все хорошо делаю…» Но в гуще доводов упорно всплывал убийственный контраргумент: от хороших мальчиков папы не уходят!

Мама все не шла, и Таня не шла. В комнате потихоньку темнело. Миша лежал поперек кровати, чувствуя непреодолимую лень и понимая, что отец ушел от него правильно. Правильно! Раз он такой… Валяется, делать ничего не хочет. Плохой!.. Да, плохой. Он уж почти не сомневался в этом, а все-таки снова и снова пытался припомнить и рассказать жестокому обвинителю, засевшему в голове и, бесспорно, уличившему его, обо всех хороших поступках, которые он, Миша, когда-либо совершал.

– Вот знаешь, что больше всего убивает? – Мишина мама сидела у подруги на кухне и плакала. – Я не понимаю. Ничего не понимаю… Почему? Что произошло? Необъяснимо! – Марина вытерла мокрое лицо платком и в который раз достала из сумочки письмо, полученное от бывшего мужа месяцев восемь назад, когда все еще было хорошо. Она тогда жила с детьми на даче, Сергей – в городе. – Вот, посмотри… – Она отыскивала нужные строчки, водя по бумаге пальцем. – Совсем же недавно писал: «Лапа моя, я так скучаю…» – Марина быстро пробегала по письму глазами, бормоча знакомый до мелочей текст. – Вот: «Не знаю, как дотяну до выходных…» Или… Постой… Где это? А, вот: «Без тебя пусто, ничего не хочется… Только ты и дети придаете смысл…» – она всхлипнула и уткнулась в платок.