Мария Ануфриева - Карниз

С каждым днем мать с дочкой все больше утверждали себя в квартире, а Люсьен играл желваками и темнел лицом. Медленно, но верно надвигалась гроза.

Однажды сквозь утренний сон Ия услышала отдаленные крики, которые ей как будто снились. Когда Папочка был на сутках, ей всегда снились тревожные сны, а когда он пил дома – кошмары.

– Убью, жидовка! – кричал Люсьен. Крики его оставались без ответа, однако за каждым следовал громкий удар.

Ия высунулась в коридор. Перед закрытой в кухню-ванную дверью стоял растрепанный Люсьен с топором в руках.

– Бей жидов, спасай квартиру! – крикнул он в очередной раз и всадил топор в дверь.

Дверь трещала, но не поддавалась, потому что, как и дом, была 1905 года выпуска в отличие от притащенного кем-то из Одиссеев хлипкого топора.

Плеск воды за дверью прекратился, и раздалось поскуливание. В ответ зарычала, поджав хвост, Норма.

– Ты чего, Люсьен? – шепотом спросила Ия.

– Жиды! До квартиры нашей добрались! – вскричал Люсьен и обернулся к Ие.

Халат на нем, как и водится, был накинут на голое тело, а сейчас еще и не подвязан. Долговязое бледное тело украшал длинный вялый отросток.

– Иди лучше спать, – попросила Ия, но выходить из комнаты не стала.

Люсьена она не боялась. В отличие от топора. Как поведет себя топор в руках пьяного Люсьена, предсказать было сложно.

«Что же мать-то ее не выйдет», – подумала Ия, но тут же услышала плывущий по коридору богатырский храп со свистящими переливами.

Следующие пять минут она уговаривала Люсьена сложить оружие расовой борьбы, а он колошматил топором в дверь кухни, но уже с меньшим запалом, бессистемно.

Когда он прокричал последнее ругательство, поставил топор в угол и ушел в комнату, наступила тишина. Ия тоже закрыла дверь и легла в постель. Дверь кухни распахнулась и с криком: «Он хотел меня изнасиловать!» по коридору пронеслась дочка. Храп тут же прекратился, и началась кутерьма.

Пришедший с работы Папочка слушал историю про славянский бунт Люсьена и возбужденно хлопал себя по бокам:

– Эх, меня не было! А ты что не заступилась? И та дура, и этот дурак.

Днем на кухне против обыкновения было пусто. Мать с дочкой куда-то уходили. Вечером в квартиру пришел участковый. Тот самый, веснушчатый.

– Здравствуйте, граждане проживающие! – приветствовал он высунувшихся в коридор Ию и Папочку. – Как здоровьице?

– Не жалуемся, – проворчал Папочка.

– Молодцы, так держать! Но сегодня я к вам по другому поводу. Леонид Леопольдович Лютиков у вас проживает?

– Нет у нас никакого Леонида, – удивились они.

– А вот ваши соседи пишут, что есть…

– Это Люсьен, что ли? – догадался Папочка.

В квартире стало совсем тихо.

– Он, он, Ирод! – рассек тишину голос матери из-за закрытых дверей шести метров.

Под дверью в комнате Люсьена раздался приглушенный вздох.

– Потерпевших я уже выслушал, – похлопал участковый по толстой папке под мышкой. – Теперь вас хочу опросить как свидетелей, по одному.

Папочка отправился на опустевшую кухню, Ия с Нормой как главные свидетели прошли в комнату.

– Вы опять ничего не видели? – лукаво поинтересовался участковый.

– Честно говоря, не много, – призналась Ия. – Да и видеть-то особо нечего было. Люсьен выпил, ну и начал свою старую песню. Уж не знаю, чем ему так евреи насолили, но у него это пунктик.

– А вы к ним как относитесь, к евреям?

– Мне до них дела никакого нет. Лишь бы мыться не мешали, – призналась Ия.

– Попытка изнасилования имела место?

– Имела место попытка прорваться на кухню. Люсьен с утра всегда голодный, с бодуна особенно, а дочка на час заперлась, вот он и не выдержал. Да он смирный, вообще-то, и трусливый. Это по глупости.

Участковый уткнулся носом в исписанный мелким убористым почерком лист бумаги и стал читать.

– «Бегал за девочкой по квартире в голом виде с эрегированным членом, выкрикивая националистические лозунги. После чего, угрожая физической расправой в виде прижатого к горлу топора, совершал действия сексуального характера и принуждал вступить с ним в половую связь».

Ия вспомнила распахнутый халат, увядший лютик Люсьена и вступилась за его честь.

– Он, конечно, виноват, но не настолько. Люсьен и мухи не обидит, и вообще, он импотент.

– Вы-то откуда знаете? – удивился участковый.

– Как же не знать? – удивилась его удивлению Ия. – Я ведь соседка!

– Нет, ну вы мне скажите, что у вас за квартира такая, а? Вас тут всех привлечь надо! И этих тоже, – кивнул он на лист в папке. – За дачу ложных показаний. Мне они сразу не понравились, обе.

– Нормальная квартира, – обиделась за всех Ия. – Вы на четвертый этаж лучше поднимитесь! Там у нас наркоманский притон, шприцы по всей лестнице валяются! В прошлом месяце парень прямо в парадной, на ступеньках, от передоза умер.

Опрос Папочки выявил самые блистательные характеристики «облико морале» Люсьена и никак не вязался со статьями за разжигание межнациональной розни, экстремизм, хулиганство, покушение на убийство и совершение сексуальных действий насильственного характера.

Осмотрев орудие преступления и оставленные им зарубки на двери, участковый просунул голову в комнату, где в ожидании возмездия таился понурый Люсьен.

– Ну как? – спросил участковый.

– Раскаиваюсь, – отвечал Люсьен и свесил кудрявую голову.

Разговаривали они не меньше часа, какие доводы приводил в свое оправдание Люсьен, осталось неизвестным.

– А я ведь тоже не очень-то их люблю, – сказал Ие тихо участковый на прощание. – Вот я обычный парень, служу, тружусь, живу, как и вы, в коммуналке, и в Германии меня никто не ждет.

Закрыв за ним дверь, она еще постояла, послушала слушающую ее тишину в квартире и в который раз подумала, что чего-то она не понимает. Что же такого наделали предки матери и дочки, что до сих пор возбуждает ненависть тихого Люсьена, которая оказывается понятной участковому. И если уедут, исчезнут, переселятся все не такие , то не перекинется ли эта ненависть на них с Папочкой. Кто станет новыми полешками для топки раздора между людьми, огонь в которой то тлеет, то разгорается, но никогда не затухает полностью.

На следующий день мать спустилась к почтовому ящику и вбежала в квартиру с конвертом в руке.

– Все! – кричала она вроде бы дочке, но на самом деле всей квартире и ее обитателям. – Все! Вы-сё!

Грузно топая мимо дверей Люсьена, она плюнула на них и заявила боящейся шелохнуться тишине:

– Ты не думай! Дело уже завели. Я из Германии вернусь на суд и добьюсь, чтобы тебя посадили!

Но никто не вернулся. Дело то ли закрыли, то ли потеряли. И только дочка иногда звонила в их квартиру из Германии, жеманно звала к телефону Папочку, с которым у нее посреди бедлама и между телефонными разговорами успел случиться краткосрочный роман, и рассказывала, что устроились они в маленьком городке, в поселении, похожем на гетто. У нее появился бойфренд-африканец, и жизнь идет вполне западная, как в кино. Только когда она выходит из своего мирка в единственный городской маркет, настоящие немки поджимают губы и шипят в след: