Мария Елифёрова - Смерть автора

— Тёзка Мирослава-боярина? Вдвойне замечательно. Но меня, к сожалению, зовут не Белинда. Я Дороти. Дороти Уэст.

— Белинду тоже звали не Белиндой, — непонятно обронил он. — Имена в данном случае ничего не значат. Вы художница?

— Нет, я критик. Забрела взглянуть на новую манеру Ховарда. А вы — вы не художник?

— Разочарую вас — нет. Скорее нет. Впрочем, это неважно.

— А что для вас важно? — я допустила капельку примитивного кокетства. Однако его реакция осталась неясной для меня. Безразличным — или, по крайней мере, неподходяще ровным — тоном он проговорил:

— Важно то, что завтра состоится премьерный показ «Мирослава боярина», на который меня пригласил один мой друг. Но этот человек сегодня заболел инфлюэнцей, и его билет пропадает.

Теперь его околичности прояснились; он всего-навсего спешно искал себе компаньонку для кинематографа, и я показалась ему подходящей кандидатурой. Во всяком случае, я была не против увидеться с ним ещё раз. Смотреть фильм о Мирославе-боярине с человеком по имени Мирослав — в этом было что-то не вполне обыденное. Поразмыслив, я кивнула.

— Премьера будет проходить в Гайд-парке — там смонтирован иллюзион под открытым небом, — сообщил он. — Показ начнётся с наступлением темноты. Но мне бы хотелось видеть вас там раньше.

— Когда? — уже без всякого удивления просила я. Он как-то задумчиво улыбнулся.

— В восемь часов. Да, пожалуй, в восемь… В восемь часов у восточного входа в розарий. Вы придёте туда.

Меня слегка испугала уверенность, с которой он произнёс последнюю фразу; но я снова кивнула.

Заметка из Times от 30 августа 1913 года

Завтра по наступлении темноты в Гайд-парке, в специально устроенном кинематографе под открытым небом, состоится премьера «Мирослава боярина», отснятого студией «Золотой Парнас». Ожидается более 200 зрителей. Предполагалось, что среди них будет Алистер Моппер, автор одноимённого романа и либретто к фильму, однако его присутствие отменено из-за его болезни. Гостей ждут фейерверки, танцы и бесплатная раздача прохладительных напитков в неограниченных количествах.

Из дневника Дороти Уэст

31 августа 1913. Нужно вначале разобраться, что к чему, чтобы записать всё по порядку. В голове какая-то карусель.

Итак, я пришла ровно к назначенному времени в Гайд-парк, одевшись с почти подчёркнутой нейтральностью. Мне не хотелось даже косвенно подтверждать репутацию, закрепившуюся за девушками, которые имеют отношение к сфере искусства. Что мною двигало — желание создать дистанцию между собой и им или же, напротив, желание произвести хорошее впечатление? Я перерыла весь комод, ища свою единственную пару светлых перчаток на пуговках, которых не надевала со времён окончания школы. К счастью, они не запачкались. Видела бы меня наша классная дама! Ручаюсь, мой внешний вид доставил бы ей удовольствие.

Стоило мне завернуть за угол тёмно-зелёной изгороди из стриженого тиса, как я увидела его. Он стоял между осыпающихся высоких кустов ярко-алых роз, к моему изумлению, одетый так же, как вчера — в берете вместо шляпы, в расстёгнутом пиджаке, горло обверчено пёстрым шёлковым шарфом. Нет, хуже, он напялил огненно-красную рубаху, ещё более яркую, чем розы, лепестки которых сыпались на его порыжелые сапоги старомодного фасона. Сходящее книзу солнце обливало его нестерпимой киноварью. Хороша же я буду с ним рядом! Я заготовила двусмысленный комплимент и, приблизившись, пустила его в ход.

— Вы настоящий мадьяр, — заметила я.

Очевидно, мне не хватило опыта вчерашнего дня, чтобы понять, что реакции Мирослава никогда не впишутся ни в один из предсказуемых вариантов. Вместо того, чтобы рассмеяться или притвориться обиженным, он серьёзно ответил:

— Я не мадьяр, я мунтьян. Это не одно и то же. Моппер кое-что напутал.

— Уж не намекаете ли вы, что Моппер списал героя с вас? — мне захотелось уколоть его. Все уже слышали эту историю и мало кто принимал её всерьёз — слишком разительно было несходство между ним и поименованным в честь него (сомнительная, прямо скажем, честь) героем книги. Этот невысокий, большеглазый, кое-как одетый человек с деревенским загаром и румянцем во всю щёку никак не тянул на рокового красавца-колдуна. Впрочем, в его толстых губах и лёгкой горбинке носа было что-то чувственное — однако англосаксонский глаз склонен видеть чувственность во всём иностранном.

— Я не намекаю. Я говорю прямо.

— Что? — с маской бесстрастности спросила я. Мы проходили сквозь заросли жёлтых и чайных роз, смыкавшихся над дорожкой и хватавших шипами за одежду. Он отвёл в сторону тяжёлую от цветов плеть.

— Что моё имя — Мирослав Эминович.

— Ага; и что вы боярин, — в тон его иронии подхватила я. Он остановился и поглядел на меня внимательными тёмными глазами.

— А почему бы и нет?

Он сорвал полураскрытую розу и залихватски продел её сквозь волосы за ухом. В таком виде он походил на этнографическую картинку из журнала о путешествиях. Я фыркнула.

— Выдумщик.

— Выдумки — дело Моппера, — возразил он. Молчаливым жестом он предложил взять меня под локоть. Как ни странно, я не сопротивлялась. На парк наплывали сумерки, и гроздья роз в них казались светящимися. Меня удивило, какая горячая у него рука — я чувствовала жар сквозь жакет и блузку.

— Вы не из тех девушек, которым нравятся выдумки.

— О да; Мирослав-боярин мне бы не понравился, — я ускорила шаг. Меня начал увлекать этот словесный теннис; мой собеседник не был из числа патентованных болтунов, которые, вместо того чтобы лечиться от недержания красноречия, пытаются использовать его как средство обольщения.

— Тогда, боюсь, я не имею шансов.

— Что-то вы не очень похожи на бледного дылду в чёрном с истероидными наклонностями…

Я не договорила: мой каблук угодил в выбоину на дорожке, незаметную в сумерках, и я потеряла равновесие. К счастью, Мирослав обладал быстрой реакцией — благодаря ему я удержалась на ногах и не упала в колючие кусты, но, пошатнувшись, я невольно схватилась за плеть роз и поранила руку.

— С вами всё в порядке? — обеспокоенно спросил Мирослав, подведя меня к фонарю. — Как нога?

— Нога невредима, а вот руку я уколола. Об розы. Перчатка была испорчена — сквозь кремовую ткань проступила кровь. Я стянула её. Шип вонзился в ладонь у основания большого пальца, но, к счастью, не остался в ране. Мирослав взял мою руку и тщательно осмотрел её.

— Занозы нет, — подтвердил он. — Но с сепсисом не шутят. Надо отсосать кровь из ранки.

— Вы медик? — спросила я, поднеся уколотую руку к губам. Он мягко перехватил моё запястье.

— Позвольте мне.

Я не ожидала, что прикосновение его губ окажется таким нежным. Словно по руке провели разогретым шёлком. Самое удивительное, что ранка мгновенно перестала болеть. И, несмотря на неисправимую двусмысленность всей ситуации — в сущности, это оказание помощи было ничем более как сублимацией поцелуя, — я ощутила облегчение. Странным образом это небольшое происшествие расположило меня в его пользу. Оторвавшись, он взглянул на меня тем своим взглядом, который я уже выучила — полным одновременно проницательности и лукавства.