Мария Елифёрова - Смерть автора

Кухней, по-видимому, давно не пользовались — она имеет запущенный и неприбранный вид. Возможно, он обедает в ресторане. Так или иначе, моей стратегической целью является его кабинет, и я поднялась по лестнице наверх.

Ни одна дверь внутри дома не заперта; кабинет — не исключение, но вид у него столь же странный и непривлекательный, как у кухни. Там грязно, стены обшарпаны, мебели мало, и вся она старая и неподходящая друг к другу: засаленный вытертый диван, стеллаж с книгами, ужасный письменный стол и стул полувековой древности — вот и всё. На полу стоял чемодан с остальными книгами. Большинство книг иностранные и напечатаны кириллицей; я заметила среди них достаточно много ценных старинных изданий. Они носят довольно специфический характер: в двух из пяти просмотренных мною книг обнаружились миниатюры весьма жестокого содержания. Впрочем, я не понимаю языка, на котором написаны эти книги.

Подробная опись того, что обнаружилось в ящиках стола М. Эминовича

Верхний ящик:

1) пачка чистой бумаги хорошего качества;

2) 4 карандаша, из них 3 очиненных;

3) чернила фиолетовые, английского производства;

4) ручка и коробочка стальных перьев;

5) два письма на имя Джорджии Томсон, проживающей по этому адресу (вероятно, это и есть старуха, с которой я столкнулась тогда); адрес отправителя не читается — он написан кириллицей;

6) экземпляр «Мирослава боярина» с дарственной надписью А. Моппера. Так!

Нижний ящик:

1) сумма в 150 фунтов десятифунтовыми банкнотами;

2) очень большое количество золотых соверенов (затрудняюсь пересчитать; оцениваю в две сотни как минимум);

3) 6 ювелирных украшений старинной работы и явно огромной ценности — 2 ожерелья, 3 перстня и 1 брошь или пряжка.

Денег у этого субъекта изрядное количество. А что, если бы он со мной ими поделился? Кража — дело недостойное немецкой студентки, но ведь есть и другие способы, о которых не грех подумать. Всё равно полиция всё конфискует, когда придут его арестовывать; зачем мне безвозмездно обогащать британское государство?

Я ничего не возьму сейчас; я не воровка. Мне нужно обследовать остальные помещения.

17.34. Спальня. В спальне стоит огромная кровать под красным балдахином, однако нет свидетельств того, что здесь происходили сексуальные оргии. Вся остальная обстановка аскетична. Её составляют умывальный таз на табурете и кувшин с водой на полу; на подоконнике я увидела бритву, маникюрные ножницы, две щётки для волос — большую и маленькую — и кусок мыла. На стене, на гвозде, висело полотенце. Другие туалетные принадлежности отсутствовали. Ни духов, ни пудры, ни косметических кремов — обычно гомосексуалисты следят за своей внешностью и пользуются всеми этими ухищрениями. Как знать… Но у него здесь нет даже зеркала. Нет, вряд ли он содомит.

Я осмотрела полотенце и даже понюхала его. Духами не пахло; но на полотенце обнаружились следы крови. Порезался, бреясь без зеркала? Или дело в том юноше с пораненной рукой?

Под кроватью оказался второй чемодан, содержимое которого я обследовала. В нём, к моему удивлению, оказалось 3 образца старинного холодного оружия очень изысканной работы, сделанных не позднее XVII в., — не знаю, как оно называется, — и один современный пистолет системы «браунинг». Кроме того, там находилось несколько предметов одежды, весьма странных. Вот их перечень:

1) 4 шарфа — 1 шёлковый, 2 мохеровых, 1 гарусный;

2) рваная куртка из зелёного сукна с золотым шитьём;

3) 4 шёлковые рубашки — 2 алые и 2 кремовые;

4) 2 пары каких-то коротких шёлковых штанов алого цвета, вероятно, носимых вместо кальсон;

5) красный шерстяной кушак шириной около фута;

6) круглая шапочка, отороченная мехом выдры;

7) широкие коричневые шаровары.

В любом случае, в чемодане нет ни одного предмета, который мог бы свидетельствовать о сексуальных извращениях. Содержимое его какое-то этническое — похоже на детали национальных одежд.

Единственное, что я могу ещё сделать, — осмотреть помещения внизу. Может быть, там что-нибудь найдётся.

В том, что я пока видела, нет ничего уличающего его (если, конечно, ценные вещи не краденые).

17.58. Я спустилась вниз; гостиная заколочена, и гвозди заржавели — стало быть, в ней никто не бывает. Остаются кухня и столовая.

Ещё раз осмотрела кухню. Странно, но нет никаких признаков того, что в ней хоть раз что-то готовили. В ней стоит адский холод, пол и столы покрыты слоем пыли и грязи, вокруг не видно ни дров, ни угля. В печи, правда, есть зола, но, похоже, её последний раз топили недели и даже месяцы назад — зола отсырела и слиплась, как камень. Я раскрыла все шкафы и не обнаружила не только продуктов, но даже посуды. Дверь, ведущая в погреб, также заколочена. В кухонной мойке тоже была корка затвердевшей пыли. Положим, Эминович обедает в ресторане, но чем тогда питается его экономка? Впрочем, кажется, я поняла. Джорджия Томсон — не экономка, а приходящая прислуга, и приходит она редко, вот отчего в кухне такой разгром.

Ни алкоголя, ни наркотиков. Вообще ничего.

18.03. Столовая. Здесь уже не совсем ничего. Излишне говорить, что в ней такая же грязь и запустение; но уже имеется кое-что, характеризующее хозяина. А именно — на стене над столом висит увеличенная фотография самого устрашающего содержания. Т. е. на ней снят мёртвый или умирающий человек, подвешенный за рёбра на крюк и совершенно обнажённый, при этом его тело изуродовано всевозможными способами. Кажется, снимок подлинный. Откуда у вас такие снимки, господин Эминович? Не хотите ли ответить полиции?

На всякий случай я заглянула в буфет, и вот он-то как раз не был пуст. Там стояли наполовину полная бутылка бренди и два бокала — один коньячный, второй высокий, узкий (для газированной воды?), — оба чисто вымытые.

Кроме этого, в буфете находились медицинский ланцет, вата, бинт и липкий пластырь.

Что всё это значит? Если он пьёт бренди не один — а это так, — то почему бокалы разные? Не нашлось одинаковых? К чему все эти врачебные принадлежности? И спиртного для оргий явно маловато…

18.15. Я вылезла назад через окно и вставила доски вместе с гвоздями на место — это оказалось нетрудно. Я возвращаюсь домой. Мне надо кое-что обдумать.

22.18. Я сижу дома в полной прострации. Всё виденное мною может иметь смысл… тот, который написан в романе Моппера.

А что, если…

Это кажется неправдоподобным, но моя специальность историка приучила меня ничему не удивляться. История человечества — не что иное, как летопись самых причудливых и мрачных нравов и обычаев. В этой благословенной земле, где я сейчас нахожусь, ещё каких-то сто лет назад практиковали публичное вырывание сердца у живого преступника. [22] Ингрид Штайн ошибается: четвертование с вырыванием сердца в Англии прекратили применять к живым преступникам в XVIII в., в начале XIX в. его применяли исключительно редко и лишь к телам уже повешенных. — Прим. ред. Мопперу потребовалось не слишком много фантазии, чтобы создать своего «Мирослава боярина».