Вирджиния Эндрюс - Руби

Как я ни старалась, у меня никогда не получалось встать раньше бабушки Кэтрин и опередить ее на кухне. Возможность приготовить для бабушки завтрак и порадовать ее свежим кофе, горячими лепешками и яичницей выпадала мне крайне редко. Обычно бабушка пробуждалась с первыми лучами солнца, а то и до рассвета. Двигалась она так тихо и осторожно, что никогда меня не будила. Я всегда поражалась, как ей удается бесшумно спускаться и подниматься по лестнице, ступеньки которой под моими ногами отчаянно скрипели. По выходным бабушка вставала особенно рано, чтобы успеть приготовить все необходимое для уличной торговли.

Я поспешила вниз.

– Почему ты меня не разбудила? – спросила я, вбегая в кухню.

– Разбудила бы, если б мне понадобилась твоя помощь, – как обычно, ответила бабушка.

Но я знала, она предпочтет выполнить всю работу в одиночку, лишь бы не вырывать меня из теплых объятий сна.

– Пойду разложу новые одеяла, – сказала я.

– Для начала позавтракай. Времени предостаточно. Знаешь сама, туристы еще не скоро появятся. В такую рань поднимаются только рыбаки, а им наш товар ни к чему. Так что ешь спокойно, – распорядилась бабушка.

В кухне у нас стоял простой стол из того же белого кипариса, что и весь дом. Стулья тоже были кипарисовые. Предметом особой бабушкиной гордости служил дубовый сундук, сделанный еще ее отцом. Вся прочая мебель, скромная и немудрящая, была в точности такой, как в любом каджунском доме.

– Мистер Родригес принес нам сегодня свежих яиц. – Бабушка кивнула в сторону корзины на подоконнике. – Очень мило, что он вспомнил о нас, несмотря на свое горе.

За все свои чудеса бабушка никогда не ждала ни чего, кроме благодарности. Она считала, что ее таинственные способности принадлежат не ей единолично, но всему народу каджунов. Считала, что послана на землю с одной-единственной целью – помогать тем, кому требуется помощь. Сознание того, что она выручает людей из беды, было для нее самой дорогой наградой.

Я налегла на оладьи, а бабушка принялась жарить мне яичницу.

– Не забудь выложить на прилавок свои последние картины, – напомнила она. – Особенно мне нравится та, где цапля летит над водой.

– Если так, бабушка, давай не будем ее продавать. Лучше я подарю ее тебе.

– Глупости, детка. Я хочу, чтобы твои рисунки увидели все. Особенно люди в Новом Орлеане.

Она часто повторяла это, и всегда совершенно непререкаемым тоном.

– Почему? Разве в Новом Орлеане живут какие-то особенные люди?

– Люди везде одинаковы. Но там много художников и галерей, где продаются картины. Когда твои работы в них появятся, о тебе заговорит весь город и все богатые креолы захотят украсить твоими картинами свои дома, – улыбнулась бабушка.

Это было так не похоже на нее – желать, чтобы слава, известность пришли в наш простой домик в бухте. Мы продавали то, что изготавливали, так как нуждались в деньгах. Но я видела, бабушке вовсе не по душе, что вокруг нашего дома толпятся чужие люди, хотя почти все они восхищались ее стряпней и осыпали ее комплиментами. Выставлять на продажу картины бабушка заставляла меня по какой-то другой, тайной причине.

Картина с цаплей нравилась и мне самой. Как-то вечером, в сумерках, я стояла на берегу пруда за нашим домом. Внезапно над водой поднялась цапля. Это произошло так неожиданно и стремительно, что птица показалась мне духом, родившимся из воды. Расправив свои мощные темно-лиловые крылья, цап ля парила над верхушками кипарисов. Полет ее был так прекрасен, так поэтичен, что мне захотелось немедленно запечатлеть его на бумаге. Когда картина была закончена, я показала ее бабушке. Несколько секунд она смотрела, не произнося ни слова, и на глазах у нее блестели слезы. Потом она призналась, что моя мать всегда любила голубых цапель и говорила, что в наших краях птиц красивее нет.

– Значит, мы должны оставить картину у себя, – сказала я.

– Нет, мы должны ее продать, – настаивала бабушка. – Пусть едет в Новый Орлеан.

Можно было подумать, что вместе с моей картиной она намеревалась отправить жителям Нового Орлеана некое таинственное послание.

Покончив с завтраком, я принялась раскладывать на прилавке одеяла и другие поделки на продажу. Бабушка меж тем заканчивала готовить ру – фактически это просто мука, обжаренная в масле, растительном или животном. Это первое, чему учится всякая каджунская девочка. Очень важно, чтобы смесь получилась золотистого цвета, не была пережаренной. В похлебку гумбо идет все, что угодно, – устрицы и морепродукты, мясо курицы, утки, цесарки или же диких птиц. А для густоты в нее добавляется ру. Во время Великого поста бабушка обходилась без мяса и готовила гумбо из овощей.

Предчувствия бабушки, как всегда, оправдались. В то утро первые посетители появились у нас намного раньше обычного. Помимо туристов, к нам заглянуло немало местных жителей – прослышав про изгнание кушмаля, они хотели узнать о нем побольше. Несколько старых бабушкиных подруг, сидя у стола, делились удивительными историями, которые слышали от собственных бабушек и прабабушек.

Где-то около полудня к дому подкатил шикарный лимузин – серебристо-серый, длинный, изящный. Все мы рты открыли от удивления, когда он остановился в точности напротив нашего прилавка. Задняя дверь машины распахнулась, и перед нами предстал долговязый мужчина с оливково-смуглым лицом и седеющими каштановыми волосами. Из автомобиля доносился женский смех.

– Тише! – бросил мужчина и с улыбкой посмотрел на меня.

Из открытой двери высунулась голова красавицы-блондинки с подведенными глазами, нарумяненными щеками и накрашенными губами. На ней была ярко-розовая шелковая блузка, на шее болталось длинное жемчужное ожерелье. Я невольно заметила, что несколько верхних пуговиц расстегнуты и грудь выставлена на всеобщее обозрение.

– Доминик, не задерживайся, – капризно протянула она. – Я хочу сегодня ужинать у Арнода.

– Не волнуйся. Времени у нас предостаточно, – бросил мужчина, даже не удостоив ее взглядом.

Его внимание было поглощено моими картинками.

– Кто это рисовал?

– Я, сэр.

Украдкой я разглядывала его невероятно дорогую белоснежную рубашку и прекрасно сшитый темно-серый костюм.

– Правда?

Я молча кивнула.

Он подошел к прилавку поближе и взял картину с цаплей. Держа лист на расстоянии вытянутой руки, он несколько мгновений пристально разглядывал его.

– У вас есть художественное чутье, – заявил он. – Довольно примитивно и в то же время выразительно. Вы учились рисованию?

– Да, в школе, правда совсем немного. Вообще-то, я училась, рассматривая старые журналы по живописи.

– Замечательно.

– Доминик! – донеслось из лимузина.