Владимир Сотников - Фотограф (сборник)

Тенишеву показалось, что он и сейчас вспомнил тот страх погружения. Ужас на мгновение ослепил, но руки и ноги сами стали барахтаться, будто он хотел за что-то ухватиться, ноги оттолкнулись от дна один раз, другой, и он почувствовал, что может передвигаться даже в глубоком месте. Рывками, помогая себе в воде руками.

«Я испугался и выплыл сам. И больше не стал играть. Зато стал учиться плавать на мелком месте. И научился».

Вот дотянулся маленький мальчик в своих воспоминаниях о прошлом лете до того всплеска чувства, которое заполнило и скучный майский день. Как и сейчас, подумал Тенишев, совсем как сейчас. Это воспоминание проявилось и здесь, в глубине метро.

«Потом мы шли домой, и нас покусали пчелы. Но я все равно не плакал и не боялся. Потому что радовался, что я научился плавать. Я понял, что всему учишься неожиданно».

Вот разгадка воспоминаний. Хочется пояснить свои чувства. Свои открытия. Много ли было их в жизни? Разве собираются они в какую-то копилочку? И Тенишев вдруг вспомнил наконец свое детское разочарование после того, как перечитал тогда за столом написанное. Что-то самое главное просочилось сквозь тетрадную страницу, не удержалось на ней. Он ведь тогда пытался переписать вновь, чтобы получились не подробности, а еще и то странное мерцание над словами, которое он так различал над ними в своих снах…

Вот так и писал он всю жизнь. И переписывал вновь и вновь тот свой первый рассказ. Почти ничего в нем не изменилось. Подробности не в счет. Их становилось больше, события были другими, но главное не изменялось. Попытка восстановить чувства.

Тенишев представил, как в редакции ощутит то же самое разочарование, что и в детстве. А что будет потом? Потом… Все повторится, продлится жизнь, как прыжки упругого мячика по гладкому полу. Гаснущие и вспыхивающие повторения своих первых чувств.

Бывают воспоминания, которые при каждом новом повторении становятся ярче. Кажется, все яснее различаешь в них разгадку своего отношения к жизни.

Жарким июньским днем где-нибудь на проселочной пыльной дороге, на одном из ее поворотов, увидишь знакомый рисунок сыпучего песка по краю тележной колеи. Когда прокатилось здесь колесо?

И Тенишев видит себя маленьким мальчиком, сидящим в телеге, и не знает, почему ему так тревожно и радостно одновременно. Вся деревня едет на сенокос, телеги растянулись по дороге, Тенишев оглядывается по сторонам и не может успокоить свой взгляд – хочется смотреть на что-то долго, и внимание привлекает песочная колея, которую оставляет за собой колесо. Осыпается и осыпается подхваченный ободом песок, как в песочных часах, и кажется, телега стоит на месте, а только крутится под ней колесо.

Маленький Тенишев представляет себя телегой и чувствует, что вот этому колесу, на которое он сейчас смотрит, становится легче. Песок глубокий, но легкий, будто пересыпается из руки в руку, и только надо научиться повернуть ладонь так, чтобы песок соскальзывал сразу, не задерживаясь, не мешая другому, следующему. Надо, чтобы он не накапливался, иначе становится тяжело ехать, и Тенишев напрягается всем телом, помогая лошади тащить себя.

– Первый раз на дальний сенокос едешь? – спрашивает его, как взрослого, сидящий рядом старик Минович, и Тенишев кивает.

– Мне отец говорил, ты сам напросился. Это правильно. У отца с матерью и летом в школе работа, а тебе надо с ребятами быть. Во всем как они – это правильно твой отец рассуждает. На то он и учитель. Не скучно без него?

Тенишев мотает головой, хотя чувствует, что обманывает. С отцом, конечно, лучше.

– Правильно. Что скучать, все свои, соседи. Я в твои годы совсем у чужих работал подпаском. Только зимой дома жил. И в школу не ходил. А ты учись. Наверное, лучше всех учишься?

Тенишев думает, как ответить, и пожимает плечами. Наверное, лучше. Но хвалить себя неудобно. Он смотрит, как мимо проплывает пригорок, на котором стоят две березы – большая и маленькая. Маленькая только дрожит листьями, а большая размашисто раскачивает на ветру длинными плетистыми ветвями. Может, и березы так же разговаривают, как они со стариком? Он хочет сказать об этом Миновичу, но почему-то не решается. Только чувствует, что тихонько вздрагивают руки, совсем как ветки маленькой березы, и он сцепляет пальцы. Почему так много всего, что хочешь сказать, но молчишь?

Старик рассказывает о том, как был маленьким, как потерял корову и искал ее в лесу ночью и боялся людей, которые найдут его одного, без коровы, а совсем не боялся зверей.

– Эх, жизнь, – вздыхает он. – Прошла быстро, а вспоминаешь без конца…

– Я так день вспоминаю, – говорит Тенишев. – Ложусь вечером спать и медленно вспоминаю. А день, кажется, быстро прошел.

Старик смотрит на него и почему-то замолкает надолго. А Тенишев думает, что зря, наверное, сказал про свои воспоминания. Разве можно их сравнивать с воспоминаниями Миновича? Может, он обиделся? Почему замолчал?

– А купаться мы будем? – спрашивает Тенишев.

– И купаться будешь, и в ночном у костра посидишь. Будет что тебе вспоминать…

Целый день взрослые косили, а ребята подносили им пить, купались в реке на отмели, и был вечерний костер, который потом горел всю ночь, и кони паслись рядом, похрапывая чуть ли не над головой, и горели вверху яркие звезды и дрожали сквозь ресницы. Тенишев смотрел на вторую звезду от края ковша Большой Медведицы – двойную. Большую и рядом совсем маленькую. Он лежал и думал о том, что прошедший день оказался непривычно длинным, бесконечным, а воспоминаний из него почти не получается. Он бегал вместе с ребятами по покосам, купался в реке, и время не останавливалось в этих движениях, будто вертелся калейдоскоп, и менялась, менялась картинка… И вспоминалась только дорога и вот эти звезды. Когда вместе много людей, думал Тенишев, они почему-то становятся похожими. Он не мог вспомнить, кто из них говорил какие слова, как будто это был один человек с разными лицами. Особенно сейчас, в темноте под звездами, сон сделал всех одинаковыми.

И Тенишеву захотелось обратно в деревню, где он с разными чувствами встречал издалека каждого отдельного человека, и расстояние между ними наполнялось ожиданием и быстрым узнаванием. Тенишеву нравилось это чувство узнавания. Когда он проходил даже по безлюдной улице – каждый дом провожал его своим взглядом окон, и в каждом было свое настроение. И он чувствовал его и внутренне отзывался, словно молча здоровался.

Двойная звездочка на ковше Большой Медведицы исчезла. Наверное, ее закрыла туча.

Назавтра Минович запряг лошадь.

– В деревню поеду, – сказал он Тенишеву. – Косарь из меня неважный, старый стал. Лучше косы подклепаю. К вечеру вернусь.