Владимир Сотников - Фотограф (сборник)

Вот, наконец-то! Она зацарапала по жести и наклонила голову вниз.

Хозяин поднял руки и стащил ее с крыши, приговаривая что-то ласковое. Кошка сразу же замурлыкала. И хозяин тоже засмеялся, посмотрел на золотистые сосны долгим взглядом и сказал:

– Июль… Середина лета… Покой. Да, Дуська? Как середина жизни.

Ночное шоссе было пустынным, чернел лес по сторонам, вверху сияли звезды.

Это моя пустыня, подумал Тенишев, глядя в темноту дороги. И еще подумал, что не до середины прошел он свой путь, оказавшись в этом сумрачном лесу, а чуть ли не полностью, чуть ли не полностью он прошел его. Потому и чувствует такое совпадение с внешним миром.

Он ошибся, когда попросил водителя остановиться, не доехав до места. Пансионат можно было узнать по белым воротам, и Тенишеву показалось, что они мелькнули справа в свете фар. Водитель хоть и знал, куда едет Тенишев, но сразу же остановился. Быстро развернулся и исчез в обратном направлении. Какое ему дело до чужих ошибок. Он не хотел выходить за пределы своей жизни даже в мелочах. Наверное, обрадовался, что избавляется от ночного пассажира.

Ну и ладно, решил Тенишев, сейчас я сам по себе. Один на ночной дороге под звездами. И вдруг обрадовался той пустоте, которая возникла в неостановимом течении времени. Вот его провал, пустота и бесконечность, думал Тенишев, глядя вверх.

Он шел в направлении Млечного Пути, и это вытянутое звездное облако покачивалось от шагов.

Казалось, за годы его жизни звезд стало больше, крупными ясными гроздьями они собирались под взглядом. Тенишев вспомнил свою детскую догадку о существовании особенного звездного языка, на котором человек не говорит, а думает – наедине с собой. Он всю жизнь, оказывается, и думал на этом языке. И сейчас между звездами, в провалах черного неба он читал себя, соединяя взглядом чувства, как иногда в странных снах читал одну и ту же книгу, слова которой наяву исчезали.

И прожитая жизнь вдруг встала перед ним таким же сном, приближенным к тому ясному пониманию, которое всегда подразумевалось существующим где-то рядом, вокруг, стоило лишь оглядеться ясно и спокойно. Он ошибался в самом главном – в том, что не замечал жизнь в мельчайших подробностях, в которых она вспыхивала и утоньшалась в своем значении. В любой подробности можно было увидеть маленькую разгадку, которая крупицей укладывалась в мозаику. А он всегда торопился, надеялся, что вот-вот увидит большую картину, забывая при этом остановить взгляд на самой маленькой ее части.

С неба созвездиями смотрели на него очертания прожитой жизни, потому что не в словах хранила себя память, а в повторении чувства, с которым Тенишев видел звездное небо когда-то давно и – сейчас.

Маленьким мальчиком он разыскивал на чужой улице отца. Они приехали в этот городок еще днем, купили школьную форму и учебники, погуляли в парке, и к вечеру отец отвел его к знакомым, а сам ушел. Тенишев сидел у раскрытого окна и смотрел на ветки акации, слушал, как шуршат на ветру сухие стручки, и ему казалось, что с этим звуком разгорались мерцающие звезды. Тревога и несправедливость покинутости были и в этом мерцании, и в шорохе, будто кто-то осторожно подсказывал издалека разгадку тайны одиночества, которую так не хотелось узнавать.

Невыносимо было оставаться на месте, внутренняя потребность собственного движения и шороха заставила его перелезть через подоконник и спрыгнуть в темноту палисадника. И одиночество набросилось, как тень молчаливой хозяйской собаки. Именно так, с воспоминанием о собаке, встало перед ним это чувство, будто уперлось лапами в грудь. Он оглянулся на окно, но одиночество втягивало в темноту, просачивалось сквозь штакетинки забора, и это незнакомое раньше чувство требовало разгадки, продолжения. И связывалось на своем противоположном конце с отцом. Больше никого не было в мире – только он и отец. И пространство между ними было заполнено чувством одиночества. Впервые он зримо увидел это чувство. Под звездным небом, в темноте воздуха, маленький мальчик показался себе взрослым, потому что вдруг понял, как он думает – совсем не словами, а взглядом, отражение которого ищет среди звезд.

Особенно подолгу он смотрел на двойную звездочку, вторую от края на Большой Медведице. Когда-то отец показал ему на эту звезду и сказал, что она двойная. Как взгляд, хотел сказать тогда мальчик, но почему-то промолчал. Как я с отцом, подумал он, большая и рядом маленькая.

Он вдруг увидел и почувствовал, что в любом предмете есть такое же мерцание – под его взглядом струился воздух, шевелились листья, стволы деревьев поворачивались, показывая свою выпуклость и глубокие морщины коры. Как во сне, думал мальчик. И думал он, как во сне – радуясь проникновению в незаметные наяву линии и точки, будто связывал их в единственно правильный рисунок.

Он думал, что угадает, конечно же, угадает тот дом, в котором исчез отец, и шел по улице все дальше. Почему отец не взял его с собой, почему оставил – и неужели не думает сейчас о нем? Мальчик не мог представить, что мысли и чувства могут быть безответными. Ведь если он сейчас думает об отце, значит, отец слышит его? Даже воздух отзывается, и звезды мерцают холодным ответом, и окна домов отзываются началом чужой жизни – мальчику казалось, что он угадывает печальное чувство, которое почти одинаково во всех окнах. Светящиеся окна чужих домов всегда отзывались грустью, которую мальчик вначале чувствовал в себе, глядя на них. И он даже представлял людей, живущих за этими окнами, и то терпение, с которым, как казалось мальчику, чужие люди относятся друг к другу.

Как не подходило этим домам, что в одном из них должен быть отец! Он, наверное, появится издалека, из темноты, вступив в освещенное фонарем пятно, и его тень быстро скользнет навстречу. Мальчик опять посмотрел на двойную звезду Большой Медведицы, словно выискивая там, вверху, незаметную тень. Звезды не менялись, а только мерцали. Казалось, в них жило одно бесконечное ожидание.

Он начал бояться и, чтобы не подчиниться страху, вспомнил, как бабушка лечила его от испуга. Не зная слов молитвы, мальчик стал шевелить губами, словно шептал несуществующие слова, и ему казалось, что это он обманывает кого-то. Только последние слова он помнил: во имя Отца и Сына и Святого Духа. Их мальчик шептал отчетливо, словно оправдывал этим предыдущий обман – пустое шевеление губ.

Совпадение поразило его – отец появился вдалеке, и точно так, как представлялось, его тень скользнула навстречу по земле. А за мгновение до этого – или показалось? – женская фигура отделилась от отца и исчезла в темноте. «Что ты здесь делаешь?» – спросил отец, а мальчик не мог ничего ответить. Ни одного слова не появлялось в нем. «Ну садись на спину, поедем… домой», – сказал отец и присел на корточки. Мальчик обхватил его шею руками и поплыл над землей. Звезды покачивались вверху от шагов.