Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре

Мой старый друг однажды рассказал мне, как воспринимает отношения человека с животными. У человечества «вертикальная» душа, способная охватить все уровни существования – от удовлетворения животных аппетитов до интеллектуального исследования далеких галактик и высочайших взлетов творческого гения. Мой друг Энгус верит в то, что сознание человека сохраняется и после физической смерти. Он убежден в том, что жизнь души продолжается на более высоком уровне. А у животных, по его мнению, «горизонтальная» душа. Мы никогда не сможем ощутить воплощение жизни на таком уровне, чувствуя каждый прилив, реагируя на него и осознавая его. Душа животных не способна к вертикальному движению.

Во многих древних мифах говорится о временах, «когда мы все жили в лесу и люди могли разговаривать с животными». Некоторые народы – например, аборигены Австралии – сохранили чувство того, каково это, жить на пересечении вертикальной и горизонтальной оси сознания и хотя бы в какой-то степени ощущать обе. Энгус убежден в том, что наши болезни связаны с тем, что подавляющее большинство людей полностью утратило горизонтальное осознание. Он считает, что даже минимальный контакт с другими живыми существами и силами элементов, управляющими ими, благотворен для ментального и эмоционального здоровья человека. Я не разделяю всей его системы убеждений, но в этом инстинктивно с ним соглашаюсь. И вера моя подкрепляется опытом близкого общения с диким существом.

Я с детства обожал кошек и собак. Но до общения с Мамбл я никогда не задумывался о своих чувствах по отношению к животным. Ее общество обогатило мою жизнь. Она уберегла меня от превращения в отъявленного эгоиста и сделала мою жизнь настолько приятной и интересной, что трудно даже представить. Я никогда не думал, что такое возможно. Прошло время, и теперь, когда я начинаю анализировать свое отношение к Мамбл, думаю обо всей своей жизни в целом (пожалуйста, не тревожьтесь – я же англичанин, и краткость у нас в крови).

Я, как, думаю, большинство моих ровесников в Британии, был крещен в англиканской церкви. Но еще в юности я отошел от церковной жизни. Я не хожу в церковь, меня даже нельзя назвать верующим христианином. Тем не менее, в моих чувствах есть «божественное провидение». Мне жаль, что я не могу верить в жизнь после смерти. Это сожаление основывается не только на моей искренней зависти к тем утешению и силе, которые набожные люди черпают из своей веры. Конечно, это так. Но больше всего меня мучает смутное ощущение того, что во вселенной, где ничто не исчезает бесследно, а лишь переходит в иную форму существования, должен быть предусмотрен менее пустой и тщетный конец для столь сложного создания, как человеческая личность. Невозможно просто выключить такое существо и превратить сосуд, в котором оно пребывало, в пепел или почву. За семьдесят лет большинство из нас приходит к разумному пониманию человеческой жизни и примиряется с ее ограничениями (если мы, конечно, доживаем до этого возраста). И все наши знания пропадают впустую, а емкость, в которой они находились, перерабатывается и превращается в топливо для великого двигателя физической жизни. Согласитесь, как-то это неразумно…

Христиане испытывают весьма смешанные чувства по отношению к животным. Они считают, что у животных, в отличие от людей, нет души, и их можно считать лишь подчиненными – часто несчастными – компаньонами человека в моральном его странствии к Страшному суду и загробной жизни. (Но некоторые верующие христиане заявляют, что поскольку рай без животных не может быть раем, то это вовсе не так.) Во что бы вы ни верили – в разумное сотворение мира или в теорию большого взрыва – любая чувствующая жизнь должна быть результатом одного и того же изначального явления. Следовательно, все живые существа связаны. Мы путешествуем не в одиночестве. Наш общий путь прерывается в момент физической смерти – одна дорога ведет к праху, другая – к более высокому предназначению. И это кажется мне неправильным. Такой подход напоминает бюрократическое правило, придуманное самодовольным и мелочным разумом. Это оскорбляет мое чувство масштаба творения.

Поскольку мы с Мамбл были теплокровными частями общего континуума, возникшими в результате сходных процессов и движимыми сходными базовыми стимулами, то совершенно ясно, что после смерти мы оба либо должны обратиться в прах, либо вместе перейти на иной уровень существования и продолжить совместный путь. Я не могу думать, что я – часть некоего фундаментального процесса, в котором нет места для моей совы. И если (что кажется мне наиболее вероятным) наша общая судьба – забвение, то я бесконечно благодарен судьбе за то, что на жизненном пути у меня неожиданно появился такой чудесный друг и спутник.

А как серая неясыть относилась к этому пути вместе со мной?

Тема сознания и чувств животных остается полем ожесточенных споров и разнообразных предположений. Бихевиористы, этологи и нейробиологи, принадлежащие к разным течениям, имеют собственные ортодоксальные убеждения (мне хочется даже сказать «идеологии»). Поскольку они никак не могут найти четкого и однозначного определения для таких понятий, как «инстинкт» и «эмоции», то им никогда не найти общей основы для своих изысканий. Не имея никакой научной основы, я могу полагаться лишь на собственные наблюдения и свой здравый смысл.

Мы не можем представить себе, каково это – быть животным, не говоря уже о птице. Нам хочется навязать животным собственные эмоции, поэтому я постараюсь воздержаться от подобного антропоморфизма. Я сознательно отказываюсь от использования слова «любовь» по отношению к животным – это слишком глубокое понятие. По меньшей мере половина мозга Мамбл размером с грецкий орех представляла собой замечательный механизм для обработки увиденного и услышанного. Я не верю в то, что в ее мозгу было место для абстрактного мышления или для чувств, выходящих за пределы рудиментарных.

Но – и для меня это очень важное «но» – мы с ней явно получали удовольствие от наших отношений. Сова недвусмысленно давала мне понять, что наше взаимодействие основывается не только на голоде, но и на чувстве товарищества. Серые неясыти – не коллективные птицы. У них складывается долгая и прочная связь с одним партнером. Множество свидетельств доказывает: у таких партнеров проявляется то, что сухая наука называет «подкрепленным поведением, которое снижает уровень гормонов стресса».

Если же говорить простым человеческим языком, то это можно назвать привязанностью, удовольствием от общества и прикосновений друг к другу.

Поведение Мамбл показывало, что еще в юности она отличала меня от других людей. Когда рядом оказывались посторонние, она мгновенно готовилась защищать от них нашу общую территорию. Всю жизнь сова часто по собственной инициативе стремилась к физической близости ко мне. Она даже требовала моих прикосновений, которые доставляли ей явное удовольствие. Когда она чего-то пугалась во время моего присутствия, то автоматически бросалась ко мне и оставалась со мной, пока не успокаивалась. Мамбл привычно дремала на моем плече, делая мне самый большой комплимент, на какой только способно животное – она дарила мне свое доверие. Она часто ухаживала за мной, как поступала бы по отношению к своему партнеру или к птенцам. Иногда она даже пыталась кормить меня!