Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)

Один раз Турбанов расклеился до такой степени, что стыдно рассказывать. Спасибо, хоть никто не видел, с какой бессмысленной бережностью он вечером, только придя домой, стал перебирать фаянсовые фигурки, которые Альбина упорно дарила ему на каждый Новый год: кролика, тигрёнка, дракончика; и как спустя несколько минут обнаружил себя рыдающим – в сломанной позе, в мятом офисном костюме, в жестоких простудных соплях.

Назавтра он не поехал на работу, хотя это был второй четверг месяца, то есть ежемесячный День суверенной православной демократии, и неявку даже по причине болезни могли расценить как нелояльность четвёртой степени, если не хуже – как индивидуальный атеизм западного типа.

Но у Турбанова были тёплые, товарищеские отношения с непосредственным начальством по фамилии Надреев. В дерзком отрочестве они вместе воровали из школьного кабинета химии важные компоненты для производства пороха в домашних условиях и сообща начинали курить. В далёкой тревожной юности поочерёдно ухаживали за одной и той же взрослой девушкой с интригующим прошлым, которая обманула их обоих, доложив каждому по отдельности, что её папа заразил маму стыдной венерической болезнью прямо в момент зачатия, из-за чего дочка, то есть она сама, получилась врождённо больная. Зачем она сочинила эту глупость, непонятно. Возможно, у неё была такая специальная проверочная легенда, типа тест. Оба претендента не выдержали испытания. Надреев после медицинской новости как-то деловито поскучнел и покинул ряды ухажёров, за что был обозван предателем. Турбанов же, напротив, с вечнозелёным простодушием взялся девушку утешать: дескать, ничего страшного, болезнь ведь можно вылечить – лишь бы человек был достойный! Но тут же получил упрёк в неразборчивости на сексуальной почве. Короче говоря, первая любовь имела унизительный аптечный запах и сопровождалась чувством вины.

За свою невыносимо длинную жизнь Турбанов успел пожить в четырёх очень разных странах, хотя никуда не эмигрировал и ни разу родину не покидал. Так уж случалось, что с каждой сменой руководителя в стране кардинально менялся государственный строй, а вместе с ним – все главные законы и моральные нормы. Быстро усвоить и полюбить новые порядки, сродниться с ними удавалось далеко не всем. Некоторым гражданам катастрофически не хватало гибкости и патриотизма, чтобы с восторгом принимать любые перемены в своей отчизне, которая, как известно, всегда права.

Турбанов, к примеру, ещё застал времена, когда действовал закон, каравший за «получение и дачу взятки должностному лицу». Закон этот постепенно умер, как умерли домашние телефоны, лазерные диски, бюстгальтеры и бессрочно запрещённый вай-фай. Теперь и в указах, и в официальных рассылках устарелый термин «взятка» уважительно трактовался как «добровольное содействие в реализации властных функций» или как «народный деловой ресурс». Правда, в устных переговорах дающих и берущих персонажей по-прежнему звучали интимные продуктовые подсказки: «лимон», «арбуз», «капуста», «зелень» и нежные, деликатные намёки в том смысле, что «завтра принесёшь пятьдесят кусков – или я тебя урою нахер!»

У Турбанова был один крупный социальный дефект, даже два.

Во-первых, гуманитарное образование, которое он по наивности получил ещё до того, как всю туманную филологию и рассыпчатую журналистику заменили на единые, прочные Основы духовности.

Во-вторых, он так и не научился пользоваться народным деловым ресурсом . Проще говоря, не умел брать. Он не начал брать даже в то время, когда немодная грубая «взятка» для многих государственных служащих стала фактически узаконенной частью зарплаты, как чаевые для официанта.

А больше всего ему вредила и мешала совпадать с любыми временами какая-то неубиваемая готовность полагаться на совсем уж эфемерные вещи, без практического смысла и цены: будь то незнакомый запах мыла с ветивером, терпеливое старое дерево на мусорной обочине, теряющее листву, или просто любимый вид из окна.

Ради вида из окна, ради такой мелочи, он мог бы даже расстаться со своим нынешним местом работы, хотя это было вполне благополучное и, кстати, завидное для многих место государственного служащего средней весовой категории.

Окно турбановского кабинета выходило на слепоглухонемую бетонную стену соседнего здания эпохи конструктивизма. Если прислониться щекой к левому краю оконной рамы и скосить глаза вправо, можно было кое-как обогнуть взглядом бетонный угол: за ним виднелась часть площади Вставания с Колен, вымощенной советской брусчаткой и обставленной мёртвыми бутиками, которые закрылись ещё в прошлую Пятилетку временных трудностей.

В центре площади сохранился исполинский памятник Ленину из гранита – его лишь задекорировали мужественными пластиковыми глыбами, а надпись на постаменте (цитату о торжестве пролетариата) бережно соскребли и заменили золочёными словами предпоследнего национального лидера, которые тот когда-то начертал в гостевой книге отзывов при посещении Ипатьевского монастыря: «Шикарно! Как и всё на Руси!»

Но у Турбанова не возникало желания прислоняться щекой к краю окна и скашивать глаза, чтобы вглядеться в площадь Вставания с Колен. Он на этой площади и так бывал ежедневно, когда шёл на работу – десять минут ходьбы не слишком уверенным шагом. А шаг у Турбанова и правда был какой-то неверный, будто он рискнул перейти вброд тугую ледяную реку, самоуглубился, но то и дело напарывается на корявые подводные вопросы, в сущности, давно отвеченные, но всё такие же колющие и ранящие.

И в результате, заканчивая форсировать площадь, он каждое утро машинально упирался взглядом в гранитный постамент и в позолоченную реляцию, претендующую на то, чтобы служить ответом на любой вопрос: «Шикарно! Как и всё на Руси!»

А в тот день, как мы знаем, осиротевший Турбанов на работу не пошёл, но провалялся бессчётное количество времени, уткнувшись лбом в стену, отлежав до бесчувствия правый бок, потом насилу эвакуировал себя в ванную, под струю холодной воды, умыл отёкшее мятое лицо и нахлебался из-под крана с такой жадностью, будто в последний раз.

За окном уже непоправимо вечерело, когда он включил свой доисторический ноутбук, зашёл в санкционированный сегмент Сети и купил самый дешёвый электронный больничный лист. Ему сразу же предложили хорошую скидку за удлинённый вариант с неизлечимым недугом, но Турбанов этой милостью пренебрёг – невзирая на летальное самочувствие, он всё же надеялся когда-нибудь излечиться.

В квартире было темнее, чем на улице, но он не стал зажигать свет, а наспех оделся и пошёл наружу, как ему показалось, твёрдой деловой походкой, хотя ещё не решил – куда.