Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)

Лицо Агаты заметно тускнеет, она смотрит по сторонам и очень неохотно обещает, что расскажет про сеансы когда-нибудь в другой раз. Но ему в этих словах видится только счастливое обещание – значит, их ждёт «другой раз».

Потом они идут пешком в сторону центра, мимо заглохшего завода шарикоподшипников, мимо конного памятника маршалу авиации Крытову, мимо чудесного Агафуровского сада с облупившейся белой ротондой и красно-лимонной листвой. И уже посреди ветреной набережной он говорит Агате:

«Как хорошо, что вы есть. Вам, конечно, уже тысячу раз говорили, но всё равно. Если бы нужно было объяснить инопланетянам, что такое женщина, хватило бы одной только вашей фотографии. Вы же помните, как себя вели некоторые старые французские актрисы?.. Она могла совсем не играть, ничего не делать в кадре – просто сидеть молча. Но от неё невозможно оторваться, хочется смотреть и смотреть».

«Это, например, кто?»

«Ну, например, Изабель Юппер. Вы с ней даже внешне похожи».

«Приличный выбор, спасибо. Старых женщин уже не испортишь».

Тут он начинает неловко оправдываться, что имел в виду не возраст.

«Да ладно, – говорит Агата, – всё равно я старше вас».

На прощанье она даёт ему свой номер телефона, и уже спустя двое суток кромешного нетерпения он звонит ей, чтобы предложить культурную программу: он купил на пятницу билеты на спектакль «Манон Леско». Правда, оттуда изъяли все неприличные сцены.

Она удивляется: «Да? Там даже были неприличные сцены? Придётся идти».

В пятницу после работы он с грехом пополам утюжит костюм, без колебаний отбрасывает галстук и выходит из дому задолго до начала спектакля. Не менее получаса он ждёт во дворе Агаты, переминаясь с ноги на ногу и стараясь заслонить от ветра маленький букет ирисов, купленный вчера.

Через полчаса она звонит и просит её извинить: она не сможет пойти.

«Почему?»

«Вы уверены, что хотите знать эту жестокую правду?»

«Абсолютно уверен».

«Видите ли. У меня проблема с новым платьем и чулками, и я не успела её решить. А идти в старых я не могу».

Но, если он желает, он может сейчас подняться к ней в гости на восьмой этаж.

Да, он желает.

Квартира Агаты напоминает опрятный и светлый гостиничный номер, в котором никто не живёт. Хозяйка, будто угадав мысли Турбанова, говорит: «Я сейчас больше времени провожу у подруги, чем дома». – «А что, подруга больна?» – «Нет, она в отъезде».

Стена возле зеркала украшена географической картой какого-то южного острова. Фотографии в рамках: совсем юная, смешливая Агата показывает язык Михаилу Барышникову; обольстительно хмурая Агата, приобнятая Питером Гринуэем, заслоняется ладонью от слишком яркого софита.

Она предлагает Турбанову чай. На ней уютное домашнее платье, похожее на кимоно, и волосы убраны и заколоты, как у японки. Он говорит: «У нас тут прямо чайная церемония», – и пытается завести светскую беседу. Например, про Гринуэя.

«Питер пригласил меня сниматься в “Чемоданах”, но мы не сошлись уже на пробах. Я должна была стоять совершенно голая по стойке “смирно”, пока они будут снимать крупными планами отдельные части тела: низ живота, груди, ступни. Я сказала, что мне это неинтересно, он настаивал, даже уверял, что переделает сценарий. Всё равно не договорились. Там, кажется, потом Литвинова снялась».

После второй чашки они возвращаются к теме фотографических принадлежностей, и Агата заявляет о готовности сейчас же пойти в кладовку, чтобы совершить восхождение на антресоль. Хотя риск немалый, что греха таить. Турбанов предлагает себя на роль дублёра, потому что его тайные призвания – каскадёр и Бэтмен, но она даёт ему разрешение только страховать.

Табуретки, принесённой в тесную кладовку, явно недостаточно, и они вдвоём тащат из прихожей маленькую, но неподъёмную обувную тумбочку. Агата извиняется: «Это потому, что настоящий дуб».

Она снимает домашние шлёпанцы, влезает босая на тумбочку, потом – на табуретку и плавно уходит за облака. Турбанов страхует со всей ответственностью и с блаженным выражением лица. На первой же минуте восхождения табуретка даёт опасный крен, соскальзывая одной ножкой с тумбочки, и недремлющий Турбанов с такой силой обнимает колени и бёдра Агаты, что ей могут позавидовать все альпинисты всех времён. Ещё через минуту с антресоли со страшным грохотом падает ящик с фотоувеличителем. Но Бэтмен даже не вздрагивает и не ослабляет хватку.

Агата с заоблачной высоты очень тихо и осторожно трогает голову Турбанова, затем постепенно расслабляется и оседает ему на плечо.

В следующие сорок минут не произносится ни единого слова, но случается тьма чрезвычайно важных, ослепительных и нелегальных событий, заставляющих если не забыть, то уж точно отодвинуть в сторону всю предыдущую жизнь.

У них обоих внезапно сели голоса, поэтому сорокаминутное молчание прерывается хрипловатым шёпотом, как будто переговариваются два тайных агента, причём оба не вполне различают, кто из них кто:

«Мне нужно под душ».

«Мне тоже».

«Можем пойти вдвоём».

«Да, лучше вдвоём».

«Вдруг надо будет подстраховать».

Утро понедельника началось с пятидесятистраничной анкеты, которую он нашёл у себя на рабочем столе. Анкета называлась «Контроль за истинностью веры и православного благочестия».

Самые деликатные вопросы были такие: «Как часто ты забываешь прочесть молитву перед употреблением продуктов питания?» и «Сколько врагов национальной духовности выявил(а) лично ты?» Турбанов ставил галочки наугад, почти зажмурившись, пытаясь отдельные пункты как бы не заметить, проскочить, но сломался на последних страницах, где был выложен список всех сотрудников конторы – от министра Надреева до уборщицы Урядовой – и нужно было оценить степень благочестия каждого по пятибалльной шкале.

Он засунул анкету подальше в ящик стола и взялся читать новый исторический роман Рихарда Жабулаева «Девушка и СМЕРШ», где юная, но прозорливая санитарка днём и ночью тревожится о том, что солдаты и офицеры после войны беспечно разъехались по домам, а полчища двурушников и диверсантов нагло разгуливают по нашей земле. Как и следовало ожидать, санитарка отдаёт своё сердце майору контрразведки СМЕРШ, а потом они вместе, рука об руку, выводят на чистую воду растленного главного врача. Проходят годы, и майор, уже полковник в отставке, высоко оценённый командованием, повествует своим и санитаркиным внукам, как он самолично, вскрывая фронтовую почту, разоблачил некоего артиллериста Солженицына, который в частной переписке оскорблял государство и вёл пропаганду против родных властей. Да, его наказали, послали в лагерь. Но не расстреляли же! Хотя, скорее всего, расстрел пошёл бы ему на пользу, потому что он так и не одумался, а стал сочинять байки и пасквили, сбежал на Запад и выхлопотал себе там Нобелевский паёк.