Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

Мы давно перестали разговаривать, только крякали и стонали в такт шагам, когда Акира вдруг остановился и поднял голову. Вслед за ним и я услышал голос — кто-то отдавал приказы. Трудно было сказать, насколько близко был этот человек, — вероятно, дома через два-три.

— Японцы? — шепотом спросил я.

Акира прислушался, потом покачал головой:

— Гоминьдановцы. Кристофер, мы сейчас очень близко от… от…

— Передовой?

— Да, передовой. Мы очень близко от передовой. Кристофер, это очень опасно.

— Чтобы попасть в дом, обязательно проходить это место?

— Обязательно, да.

Внезапно послышалась оружейная пальба, затем где-то дальше — ответная очередь пулемета. На мгновение мы инстинктивно прижались друг к другу, но Акира тут же отстранился и сел.

— Кристофер, — тихо сказал он, — теперь мы отдыхать.

— Но нам нужно добраться до дома.

— Теперь отдыхать. Слишком опасно идти через передовую в темноте. Нас убить. Нужно ждать утро.

Я не мог не признать его правоты, тем более что мы оба были слишком измучены, чтобы двигаться дальше. Я тоже сел и выключил фонарик.

Так мы и сидели в кромешной тьме, тишину нарушало лишь наше прерывистое дыхание. Потом вдруг возобновилась ожесточенная стрельба, которая продолжалась минуты две и так же внезапно смолкла. Через несколько секунд в развалинах стал нарастать странный шум. Сначала это был протяжный тонкий звук, напоминавший вой дикого зверя, но постепенно он перерос в громкий крик. Потом послышались визги и всхлипывания, а затем раненый стал выкрикивать целые фразы. Это было очень похоже на то, что я слышал раньше. В своем сумеречном от усталости состоянии я даже подумал, будто кричит тот же самый японский солдат, и уже хотел было сказать Акире, что этому человеку слишком долго приходится испытывать невыносимые страдания, но тут вдруг понял, что человек кричит не по-японски, а на мандарине. От сознания того, что это два разных человека, у меня мороз пробежал по коже. Каким же одинаковым был их предсмертный вой, как одинаково они твердили свои отчаянные мольбы, как похоже кричали снова и снова! Мне пришло в голову, что всем нам предстоит пройти через это на пути к гибели, — предсмертные душераздирающие вопли так же универсальны, как плач новорожденных.

Вскоре я осознал, что мы сидим на сравнительно открытом месте и, если сюда начнут залетать пули, нам негде будет спрятаться. Я хотел предложить Акире перейти в более укромное место, но заметил, что он спит. Включив фонарик, я стал осторожно осматриваться.

Даже по сравнению с тем, что я видел недавно, здесь разрушения были еще более сокрушительными. Виднелись воронки от разорвавшихся гранат, пулевые отверстия, раскрошенные кирпичи, расколотые деревянные балки. Посредине комнаты, не далее чем в семи-восьми ярдах от нас, лежал на боку убитый буйвол, засыпанный пылью и обломками, из-под которых торчал рог. Я продолжал водить лучом, пока не осмотрел все проломы, через которые бойцы могли проникнуть в наше убежище. В дальнем конце, за буйволом, увидел маленькую кирпичную нишу, которая, вероятно, когда-то служила печью или очагом. Мне показалось, это — самое безопасное место для того, чтобы скоротать ночь. Я разбудил Акиру, закинул его руку себе на шею, и мы, стеная от боли, поднялись.

Дотащив друга до ниши, я раскидал ногой камни, очистив кусочек сохранившегося деревянного пола. Потом, подстелив пиджак, осторожно уложил Акиру на здоровый бок, сам пристроился рядом и стал ждать, когда придет сон.

Но крайняя усталость, непрекращающиеся крики умирающего, страх оказаться под обстрелом и мысли о судьбоносном деле, которое мне предстоит, не давали заснуть. Акира тоже не спал, и, услышав, что он пытается сесть, я спросил:

— Как твоя рана?

— Моя рана. Не беспокоить, не беспокоить.

— Дай посмотрю.

— Нет-нет. Не беспокоить. Но спасибо тебе. Ты — хороший друг.

Нас разделяло всего несколько дюймов, однако мы не могли видеть друг друга. После долгого молчания я услышал его голос:

— Кристофер. Ты должен учиться говорить по-японски.

— Да, должен.

— Нет, я иметь в виду — сейчас. Ты учиться японский сейчас.

— Честно признаться, старина, это едва ли подходящее время для…

— Нет. Ты должен учиться. Если японские солдаты приходить, когда я спать, ты должен сказать им. Сказать им — мы друзья. Ты должен сказать, или они стрелять в темноте.

— Да, понимаю.

— Поэтому ты учиться. Если я спать. Или я мертвый.

— Эй, не желаю слышать этой чепухи. Оглянуться не успеешь — будешь как огурчик.

Снова воцарилось молчание, я вспомнил, как в детстве Акира часто не понимал меня, если я употреблял фразеологические обороты, и медленно повторил:

— Ты будешь совершенно здоров. Понимаешь, Акира? Я об этом позабочусь. Ты выздоровеешь.

— Ты очень добрый, — ответил он. — Но осторожность не помешать. Ты должен учиться сказать. По-японски. Если японские солдаты приходить. Я учить тебя. Ты запоминать.

Он стал говорить что-то на своем языке, но фраза была слишком длинной, и я остановил его.

— Нет-нет. Этого я никогда не выучу. Что-нибудь покороче. Только чтобы дать им понять, что мы — не враги.

Он подумал минутку и произнес фразу ненамного короче предыдущей. Я попробовал повторить её, но он почти сразу перебил меня:

— Нет, Кристофер. Ошибка.

Предприняв еще несколько попыток, я сказал:

— Слушай, так ничего не получится. Скажи мне всего одно слово. Слово «друг». Большего я не осилю.

— Томодачи, — произнес он. — Скажи: то-мо-да-чи.

Я повторил слово несколько раз, как мне казалось, очень точно, но услышал, что Акира смеется в темноте, и засмеялся вместе с ним, а вскоре мы уже истерически хохотали так же, как незадолго до того. Мы хохотали, наверное, не меньше минуты, после чего я, судя по всему, мгновенно уснул.

Когда я проснулся, в развороченную комнату заглядывал первый рассветный луч. Свет был бледный, голубоватый — словно упал лишь один из многих покровов темноты. Умирающий человек молчал, откуда-то издалека доносилась птичья трель. Оказалось, что крыша у нас над головой почти полностью отсутствовала, и оттуда, где я лежал, больно упираясь плечом в кирпичную стену, были видны звезды на предрассветном небе.

Мое внимание привлекло какое-то движение, я встревоженно сел, увидел трех или четырех крыс, суетившихся вокруг мертвого буйвола, и несколько секунд сидел неподвижно, уставившись на них. И только после этого, страшась увидеть нечто ужасное, повернулся, чтобы посмотреть на Акиру. Он лежал рядом со мной, не шевелясь, очень бледный, но я с облегчением заметил, что он дышит ровно. Нащупав лупу, я принялся снова внимательно изучать его раны, но добился лишь того, что разбудил его.