Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Полуденный час в приморском кафе. Пять круглых столиков на веранде, старые афиши на стенах, официант в белом льняном костюме приносит бутылку местного пива, запотевшую, как из телерекламы… а вот, кстати, и включенный телевизор виден в приоткрытую дверь кухни.

Они сидят за соседним столиком, я хорошо их вижу: мужчина средних лет – голубые джинсы, расстегнутая цветастая рубашка, чуть-чуть седины в волосах, конский хвост, бородка, – и смуглая девушка в коротком платье, с пятью нитками бус на длинной шее, фенечки на запястьях, ремешки сандалий обхватывают щиколотки. Длинные стройные ноги, чуть-чуть полноватые выше колен, ниже бахромы подола. Левая ступня едва касается пола, выложенного шестиугольными плитками. Перед девушкой стопка брошюр – или листовок; одну из них мужчина только что отодвинул от себя.

– Политика, – медленно говорит он, – меня больше не интересует.

У него глубокий голос, грудной, размеренный. Голос человека, который привык, что его слушают и слышат.

– Политика – это обман. Инструмент, который использует бюрократия, чтобы обмануть нас, сделать из нас роботов и рабов! Не политика должна быть нашим оружием – а революционное действие!

Аудитория отвечает громом аплодисментов и криками. В комнате десятка два человек, СДО, МОУБ, «Движение 22 марта», FSM , анархисты, троцкисты, маоисты. Сильно накурено, и, возможно, натренированный нос различит сладковатые нотки марихуаны в многолетнем запахе табака, въевшемся в деревянные панели стен, блеклые обои, истоптанный ковер с шестиугольным узором. Я кричу вместе со всеми, восторг поднимается вдоль позвоночника подобно энергии кундалини, устремляется к высшим чакрам. Маленькая Моник (тогда еще совсем маленькая, всего лишь крохотный зародыш) мирно, как в колыбели, спит в обволакивающей глубине моей матки. Мой ребенок, думаю я, вырастет красивым и умным… он объездит весь мир!.. и будет музыкантом… и художником… и поэтом… и будет счастлив… да, конечно, это главное, пусть будет счастлив!

Мой ребенок, думаю я, будет жить в мире после революции.

Аплодисменты не успели стихнуть, когда вскакивает рыжеволосая девушка – черный свитер с глухим воротом подчеркивает большую грудь, взгляды парней невольно скользят по округлым очертаниям.

– Действие – да, но какое действие? Не следует забывать, что кризис производительных сил в капиталистическом обществе с каждым днем обостряется, автоматизация неизбежно влечет за собой массовую безработицу, которая охватывает все более широкие слои трудящихся. В борьбе против пауперизации буржуазия прибегнет к фашизму и подавлению рабочего движения. И потому главная цель реформы образования – изгнание из университета двух третей студентов.

– Но зачем это нужно буржуазии? – кричит худощавый студент в круглых, как у Джона Леннона, очках. – Буржуазия хочет сохранить элитарный характер образования! Что случится, если мы добьемся своих целей, и дети рабочих смогут учиться в университете? Буржуазия обесценит университетское образование! Потому что в условиях капиталистического производства обществу не требуется столько образованных людей! Только революция может освободить общество и дать достойную работу всем образованным детям рабочих!

Рыжеволосая девушка продолжает, не слушая его:

– В этих условиях мы считаем, что акции, подобные захвату здания администрации, следует расценивать как авантюристские провокации, результат, если не цель, которых – пособничество полицейским силам, стремящимся обезглавить студенческое профсоюзное движение.

Лицо раскраснелось, румянец заливает широкие скулы, чуть припухшие губы дрожат от возбуждения.

– Вы принимали участие в гражданском движении? Были активистом?

Мужчина кивает. Еле заметная улыбка легко прячется в густой бороде.

– Поэтому я здесь, – говорит он, – туда мне путь закрыт.

– А я могу узнать ваше имя? – Девушка щелкает авторучкой, и звук далеко разносится в ленивом воздухе сиесты.

– Мое настоящее имя вам ни к чему, – говорит мужчина, – но можете звать меня Фернандо. Или Фидель.

Революция – лучший афродизиак. Нет верней приманки, чем постель одинокого революционера, – какая же цыпочка не захочет увезти с собой из Индии воспоминание о ночи революционных объятий со знаменитым изгнанником, которого до сих пор разыскивает ЦРУ? Сколько таких болтунов встречалось мне за последние годы! Каждый как минимум курил дурь с Джерри Рубином, а то и лично строил баррикады, сражался с копами и поставлял оружие «черным пантерам». Все это – лишь для того, чтобы залезть под юбку мне или какой-нибудь девчонке помоложе и подоверчивей. Выходит, я знаю цену этим рассказам – чуть выше тарифа местной проститутки.

Я опускаю глаза. Столешница покрыта сетью трещин, словно старое зеркало, с изнанки подернутое патиной. В зеркале отражается задняя комнатка кафетерия, пять круглых столиков, бутылка теплого пива, сильно накурено, они сидят совсем рядом: молодой парень в голубых джинсах и расстегнутой цветастой рубашке, конский хвост, бородка – и рыжеволосая девушка в коротком платье, длинные стройные ноги, чуть полноватые выше колен, ниже бахромы подола. Из зала доносится грохот барабанов и вой электрогитар, музыка почти заглушает слова:

– Обезглавить профсоюзное движение? Профсоюзы давно уже продались, времена уоббли давно прошли! Сегодня студенты – самый революционный класс. Каждый, кто хотя бы раз заглянул в Маркса, знает: массы стихийно настроены тредюнионистски, потому что находятся под влиянием идеологии буржуазии, которая их эксплуатирует.

– Ты прав на сто процентов! – отвечает девушка. – Я тоже поддерживаю акцию, даже если участие в ней будет стоить мне стипендии!

Кожаные ремешки сандалий охватывают тонкие щиколотки. Она покачивает левой ногой и вызывающе-эротичным жестом подносит к чуть припухшим губам горлышко бутылки. Я отвожу глаза туда, где солнечные блики играют на волнах залива, точно мириады фотовспышек. Мужской голос, глубокий, грудной, размеренный, доносится из-за соседнего столика. Уверенный голос человека, привыкшего, что его слушают и слышат. Теперь я не вижу его спутницу, но хорошо представляю слегка покрасневшую от загара белую кожу северянки, копну светлых волос, разноцветное узорчатое платье из тех, что называют этническими… длинные пальцы поигрывают авторучкой…

– Вы всерьез надеялись победить?

Голос чуть дрожит, я безошибочно определяю этот тембр – смесь волнения, смущения, вожделения…

– Мы потерпели поражение. Поэтому я и сказал – политика меня больше не интересует. Мы раздавлены, уничтожены, сметены…

Давит на жалость, думаю я. Но эти слова – раздавлены, уничтожены, сметены – отзываются в моем теле, слезами набухают в глазах. Я мечтала, что мой ребенок будет жить после революции, – так и получилось. Моник живет после революции, после поражения революции, после надежды на революцию.