Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Так Джонатан и познакомился с Нормой Бродхед – выпускницей Нью-Йоркской школы визуальных искусств, наследницей старинной WA S P ’овской семьи, живым воплощением тех самых старых денег . Девушкой, которая могла себе позволить не беспокоиться о карьере и не думать о финансовых перспективах, а держать небольшую галерею в Сохо. В галерее выставлялись только те художники, которые нравились Норме.

С точки зрения Джонатана, такой бизнес-подход никуда не годился – если бы Норма допустила его, Джонатана, до управления галереей, он бы выстроил сбалансированную стратегию, диверсифицировал риски, разработал долгосрочный план. Однажды он не удержался и изложил свое видение:

– Надо вложиться в тех, кто точно будет расти. Энди Уорхол, Рой Лихтенштейн, французы начала века… застраховать как следует и повесить в галерее, объявив, что они не продаются, потому что ты очень любишь эти работы. А когда люди потянутся к тебе, как в Метрополитен или МоМА, сможешь впаривать им любое современное фуфло с маржой процентов 50 % как минимум. Потому что у тебя будет репутация женщины, которая так прекрасно разбирается в искусстве, что может позволить себе не продавать Уорхола и Шагала.

Они лежали в огромной спальне Джонатанова лофта. Минуту назад Джонатан гладил полные груди Нормы (да, когда такое лежит в ладони, сразу чувствуешь: весь мир – твой!), но пока говорил, рука замерла – он весь сосредоточился на словах, на идеях, которые так щедро ей дарил.

Норма поджала тонкие губы и передернула плечами:

– Милый, мне не интересно. Слишком скучно. Занимайся своими акциями, а мои картинки оставь мне.

Джонатан замолчал и вернулся к Норминым грудям. Он знал, что прав: стратегия математически выверенная, учитывает движение рынка и психологию потребителя. Как всегда, когда его предложения отвергали, он обижался и злился, будто отвергли его самого. Доктор Кац много говорил с Джонатаном об этом – но в тот раз удалось обойтись без его методики: в постели у Джонатана были свои способы вернуть уверенность в себе.

Впрочем, горечь осталась, и в следующий раз он очень нескоро заговорил с Нормой о ее галерее.

Звонит настольный телефон. Секретарша говорит: какая-то журналистка просит об интервью. Джонатан плохо слышит название газеты – у другого уха трубка радиотелефона, – разбирает только слово «Гарвард». Понятно, что это Harvard Business Review , – кто же еще может ему звонить?

– Да, соедини, – говорит он.

Интервью всегда приносит новых клиентов, поднимает цену Джонатана на рынке. Такими случаями не бросаются.

– Здравствуйте, мистер Краммер.

Юный девичий голос. Что они, стажерку к нему послали?

– Меня зовут Моник. Я хотела бы взять у вас интервью для нашей газеты. Я знаю, что вы занятой человек, но редактор сказал, что сегодня – последний срок. Могли бы мы встретиться вечером?

– Сегодня вечером я занят, – говорит Джонатан, – впрочем, постойте… в десять вам будет не поздно? Нет? Вот и отлично.

– Я хотела бы приехать к вам домой, сделать несколько снимков в интерьере… – говорит девушка.

– Хорошо, – соглашается Джонатан, – записывайте адрес.

Видать, большое интервью, думает он. На несколько полос и с фотографиями!

Вечером, спускаясь в лифте, Джонатан снова вспоминает Часы Судного дня. Впервые за шестнадцать лет перевели стрелки назад! Если Кора Мартин об этом узнала, наверное, вздохнула с облегчением.

Впрочем, навряд ли.

Полтора года назад Джонатана окликнули на выходе из бизнес-зала JFK :

– Джонатан! Джонатан Краммер!

Он обернулся: немолодая полная женщина, лет сорока с лишним, расплывшаяся фигура, платье, вышедшее из моды уже лет пять как – если вообще когда-нибудь было в моде.

– Не узнаёшь меня? Я Кора, Кора Мартин из Джефферсоновской хай-скул.

В самом деле – не узнал.

– Ну что ты, конечно, узнаю! – сказал он и добавил: – Выпьем кофе?

В баре он заказал двойной виски, восемнадцатилетний «Джеймисон», нормально для аэропорта.

– Выпьешь? – спросил он Кору.

Она ответила:

– Только кофе.

Черные волосы были высветлены до неаккуратной, почти седой белизны. Дешевая химия вздула их вокруг головы подобием опадающего взрыва. Плотный слой косметики не скрывал дряблую кожу, дешевая тушь начала расплываться, а помада казалась излишне яркой.

И, черт возьми, ей явно следовало поменьше жрать!

Феминистки говорят: женщина не должна подгонять себя под ожидания общества. Что за чушь? Джонатан себя подгоняет, ходит, как заведенный, в спортзал, ест низкокалорийную еду, бережет фигуру, а Кора не должна, потому что она женщина? Еще чего! Где же равенство?

Кора говорила, почти не делая пауз, словно пыталась выложить все, что с ней случилось за пятнадцать лет. Джонатан пил виски, смотрел, как двигаются ее губы, и слушал. Наваливалась тоска.

Такое с ним бывало (и к черту доктора Каца с его объяснениями!) – вдруг уходили все силы, словно из шарика выпустили воздух. Джонатан знал: не надо нервничать, надо просто переждать. И пережидал, слушая Кору.

Ее речь была сбивчива, персонажи появлялись и исчезали, даже место действия не всегда было понятно. Летом после школы – роман с Роберто Кривелли, первый аборт, скандал дома. Потом – заштатный колледж, пятидесятилетний профессор права, его жена, заставшая их в супружеской спальне. В конце восьмидесятых – Лос-Анджелес, роман со звездой немогу-назвать-имя-он-слишком-знаменит.

Ни тогда, ни сейчас Джонатан не понимает, зачем Кора все это рассказывала. Некоторые подробности ее личной жизни он предпочел бы вовсе не знать – вероятно, потому, что не может их забыть даже сейчас.

Джонатан заказал еще виски, снова предложил.

– Нет-нет, – поспешно сказала Кора, жадно прикуривая.

Он пытался разглядеть в этой немолодой женщине ту девочку, которая, сжавшись, сидела рядом в «форде» его отца, не реагируя на попытки раздвинуть плотно сведенные ноги или оторвать ладошку от заветной пуговки. Возможно, будь она поуступчивей, ее жизнь пошла бы по-иному, подумал Джонатан и тут же устыдился своего злорадства.

Он не любил, когда ему отказывали, – но доктор Кац учил ни на кого не держать зла. Негативные эмоции энергозатратны, вот Джонатан и старается инвестировать в позитивные чувства, по возможности не фиксируясь на обиде, злости и раздражении.

И поэтому тем душным августовским вечером он, вместо того чтобы уйти, сидел в баре JFK , слушая сбивчивый рассказ Коры.

Прикуривая «пэлл-мэлл» одну за другой, она сбивчиво рассказывала, как занималась любовью с он-слишком-знаменит в бесконечных мотелях, – она должна была зарегистрироваться, взять ключи и открыть выходящую на парковку дверь номера: не-могу-сказать-имя слишком боялся быть узнанным. Обычно он уезжал первый, и Кора сама расплачивалась с портье. В какой-то момент, подумав об этом, любовник положил на стол пятидесятидолларовую купюру. Кора почувствовала себя дешевой проституткой, заставила его забрать деньги и продолжала платить за мотель сама, с каждым разом все больше сгорая от стыда.