Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Богумил, можешь здесь нарисовать меня и Сережу? Я тогда куплю у тебя твою картину, – не говорит Ира.

– Ностальгия – удел слабых духом, – продолжает Хананель. – Мне совершенно все равно, что рисовать здесь одиноко… но такое эмигранты хорошо покупают. Ну, не покупать же в Израиле пустыню.

– А мне нравится пустыня, – говорит Ира, – там красиво. Как в кино.

– В каком кино? – спрашивает Хананель.

Ира пожимает плечами:

– Ни в каком. Просто «как в кино».

Кино называлось «Забриски-пойнт». Двойная видеокассета Микеланджело Антониони – «Фотоувеличение» и «Забрискипойнт» – невиданная редкость в середине восьмидесятых. Где только Толстый достал?

В квартирку на Пестеля набилось, наверно, человек двадцать, Ира оказалась между Виктором и Сережей – да, рядом с Сережей, да, ночью того самого дня! – и на каждой эротической сцене краснела, как в пятнадцать лет, когда впервые увидела в Эрмитаже мраморные объятия роденовских пар. Она не решалась взять Сережу за руку и до боли сжимала кулак, втыкая ногти в ладонь. Господи, Сереженька, думала она, зачем ты приехал из своего Днепропетровска? Жил бы себе там со своей семьей, со своей интересной работой! Нет, вздумал показать дочке город, где прошло детство, повидать заодно старого приятеля, с его женой познакомиться!

Познакомились, называется. Господи, да если бы нас кто-то в Летнем саду снял на видеокамеру – как есть, молча сидящих на скамейке, сцепившихся руками, даже не смотрящих друг на друга, – ох, вышло бы порно похлеще любого Антониони!

Хананель кладет руку на Ирино колено – и Ира решительно ее отводит.

– Не, – говорит она, – мы это уже проходили. Давай не будем, а то у меня случится дежавю.

– Ну а из ностальгических соображений? – спрашивает Хананель, другой рукой нацелившись в цветастый вырез.

– Не-не-не, – отвечает Ира, – ты же сам сказал: ностальгия – удел слабых духом.

Дорогой Егор,

Был очень рад получить твое письмо. Рад, что тебе тоже нравится «Гр. Об», жалко, ты не слышал, как их поет Алик. По-моему, у него здорово получается!

Я очень скучаю по Питеру. Все-таки я уверен – мой дом именно там! Наверно, теперь в Москве ты меня гораздо лучше понимаешь. Я думаю, когда я окончу школу и буду сам себе хозяин, – вернусь в Союз. Не знаю, конечно, где я буду жить и чем заниматься, – но что-нибудь придумаю. Можно, наверное, поступить в университет и жить в общаге. Как ты думаешь?

Передавай привет всем нашим.

Зачем я ходила к нему? – думает Ира. – Чего я ждала? Что художник, постаревший на двадцать лет, зазывает в гости постаревшую на двадцать лет женщину для каких-то новых, неожиданных целей? Скажем – просто выпить коньяку и показать картины?

Или я хотела вернуться – и все исправить? Обнулить, отменить тот визит – в другом городе, в другой стране, двадцать лет назад?

Я ведь подумала сегодня утром: именно там, на Петроградской, и началось мое не случившееся – в тот момент, когда я первый раз испугалась, не ответила на зов своего желания, убежала, захлопнула дверь. И сейчас я решила все переиграть, да? Захотела, переспав с постаревшим Богумилом, вернуть осенний день в Летнем саду, чтобы на этот раз – не притворяться, что не слышу тихий Сережин шепот: поехали со мной? Вернуть – и среди сияния опавших листьев сделать свой первый свободный выбор, выбрать настоящую свободу, ту самую, которая выше границ и социальных систем.

Но, конечно, никуда нельзя вернуться, ничего нельзя вернуть. Ни Летний сад, ни Петербург, ни страну, где родилась и прожила всю жизнь.

Ностальгия – удел слабых духом.

Ира открывает дверь и слышит возбужденный голос Виктора:

– А не понравится – так можно в Америку податься! Но, Сереж, здесь на самом деле отлично, главное – климат хороший и все свои.

«Все свои» нигде не бывает, думает Ира. Даже те, кто когда-то были своими, со временем становятся чужими, почти незнакомыми… превращаются в пародию на себя, в грустный шарж.

Виктор сидит спиной к двери, перед ним на столе – Ира скорее догадывается, чем видит, – полупустая бутылка, колбаса из «свинюка», рюмка и включенный на громкую связь телефон.

– Я же русский, из донских казаков, – доносится из динамика голос Сережи, – а мы, русские, не то что вы, евреи. Как уедем – так с концами. Через поколение дети уже ни языка не знают, ни культуры, ничего. Ассимилировались. Нам, русским, без государства никуда. Вот отделится Украина – и вырастет моя Лизка хохлушкой.

– А мы, евреи, две тысячи лет продержались, – говорит Виктор. – Богоизбранный народ, ептыть.

– Нам бы хорошо у вас научиться, – Ирина слышит, как Сережа смеется, – чтобы тоже без государства жить.

– За это и выпьем! – Виктор наливает и чокается с телефонной трубкой.

Что-то много стал пить, думает Ира. В Питере ведь почти не квасил, а здесь – то одному приятелю позвонит, то другому… на одних телефонных счетах разоришься.

Прислонившись к стене, она смотрит на редеющие волосы мужа, убранные в конский хвост.

Мужчины, думает Ира, не умеют стареть красиво.

– …Другая страна! – доносится до нее Сережин голос. – После августа я впервые могу гордиться, что я русский!

– Да брось, – говорит Виктор, – вообще не понимаю, чего это все кинулись защищать Ельцина. Такая же партийная сволочь, как все остальные! А страна… совок был – совок и остался.

– Ты подожди пару лет, – отвечает Сережа. – Приезжай и сам увидишь, как все изменится!

Вряд ли в ближайшие годы мы приедем, думает Ира. Лет через восемь-десять, когда Лёня отслужит в армии, поступит в университет, заведет себе девушку… мы будем старые, неопрятные, болтливые… нет, я не хочу снова встретить Сережу.

Все, хватит, я уехала навсегда! А ностальгия – это удел слабых духом.

Дорогой Егор,

Прости, что давно не писал тебе. У меня все нормально, ничего особо интересного не происходит.

Ты спрашиваешь, почему я ничего не пишу про Гилу, и я, наверное, должен рассказать, что у нас случилось – тем более это случилось давно, еще до моего прошлого письма.

Однажды вечером я повел Гилу на площадь Когана, к моим русским друзьям: хотел похвастаться Алику и Боре, что у меня тоже есть девушка, да еще и местная, настоящая сабра.

– Привет, ребята, – сказал я по-русски, а потом добавил на иврите: – Знакомьтесь, это Гила.

Я хотел сказать «она – моя девушка», но подумал, что все и так догадаются, раз мы стоим обнявшись.

– Привет, – сказала Гила.

Алик ухмыльнулся, сказал «привет!» и добавил:

– Таких у нас еще не было!

– Каких – таких? – спросила Гила.

– Таких красивых, конечно, – сказал Боря, и все засмеялись.

Ребята немножко выпили, потом Алик взял гитару и вместо Летова или БГ запел «Чунгу-чангу» – я даже не сразу понял, почему.