Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– Глупости! – взрывается Пол. – При чем тут греки и армяне? Этот мудак Краммер мне то же самое сегодня втирал: мы не должны допустить второй холокост! Ничего второго не бывает, все уникально! Все боятся повторить старые ошибки и делают новые, еще старее. Знаешь, почему на Гитлера закрывали глаза? Боялись новой мировой войны! А теперь боятся нового Холокоста и поэтому развяжут новую мировую войну! Я не знаю, это нам очки втирали или просто по глупости, но давайте же в конце концов поймем – страх ничего хорошего не порождает. Как в «Звездных войнах»: страх, гнев, ненависть ведут на темную сторону силы!

– Но там гибли люди! – повторяет Джек, и слезы вскипают у него в глазах. – Женщины, дети!

Вдруг Дина хватает его за руку, сжимая крепко и нежно.

– Что вы несете! – шепчет она. – Армяне, греки, евреи, албанцы… все гибнут, всех жаль. И только на русских – наплевать. Мы семьдесят лет сидели под коммунистами, вам вообще было наплевать, вы только наших ракет боялись! А мы мечтали быть такими, как вы, мечтали быть с вами! Мы даже скинули коммунистов – и что? Вы сказали нам: придите к нам, придите в Европу, мы поможем, дадим денег, поддержим, поделимся опытом! Для Германии в сорок пятом вы план Маршалла придумали – а что получила Россия? Кредиты, которые немедленно разворовали наши чиновники и по которым будут платить наши дети? Репутацию страны, где бляди и бандиты? Скандал с Bank of New York? Кризис? Никому, никому до нас не было дела! Мы не армяне, не греки, не албанцы! Вы бросили нас в девяностые, поманили и бросили, а теперь говорите: о, мы наконец-то будем воевать с Россией! Зачем вы это делаете? Мы такие же, как вы! Вон, он говорил, что мы клевые! И мы же любим вас, мы же хотим быть с вами! Вы же все хорошие люди, я же вижу, я не слепая… скажите же вашему правительству, объясните им, что нельзя так, нельзя бросать других людей в беде… не только албанцев или китайцев каких-нибудь – русских тоже нельзя. Ну и что, что мы проиграли холодную войну? Это не вы ее выиграли, это мы ее проиграли, сами, добровольно. Мы сдались вам – и что мы получили? Ничего! И вот теперь наши танки в этом аэропорту, вокруг войска НАТО, значит, снова будет война… я все свое детство боялась войны, только за последние десять лет забыла, каково это – бояться, а теперь все опять, все по новой. Мы-то верили, что в Европе больше не будет войн… а вы приперлись в эту Югославию! Неужели нельзя как-то иначе спасти этих албанцев? И что, теперь НАТО будет лезть в каждую щель? А если бы у России с Украиной случилась война… из-за Крыма или еще из-за чего… вы бы тоже полезли? И на чьей стороне? Зачем, зачем вы это делаете? Я же вижу – вы хорошие люди! Мы же все можем быть счастливы, можем жить в мире… мы же можем!

Джек обхватывает Дину за плечи, обнимает, она тычется лицом ему в грудь. Он гладит растрепанные светлые волосы – стрижка в лучшем салоне Москвы, да, – шепчет что-то на ухо, наверно, от лица всех хороших людей Америки, всех хороших людей мира обещает, что не допустит войны, больше никогда не бросит русских в беде, не забудет Дину, позаботится о ней, все они могут быть счастливы, все будут счастливы. Рука перебирает выбеленные волосы, а полночные посетители понемногу возвращаются к своей выпивке, одиноким размышлениям, прерванным разговорам. Бармен протягивает Полу стакан “Jack Daniel’s” , а на телеэкране все так же беззвучно едут танки: российские десантники завершают марш-бросок на Приштину, еще один героический прорыв в неизвестность, в никому не нужный абсолют.

Шли бы в клуб, ребята, думает Пол, глядя на Джека с Диной, и тут бармен переключает канал на MTV и прибавляет звук.

Серебристый свет включенного на mute телевизора заливает их переплетенные тела, играет на влажной коже, на полуоткрытых губах, на захлестнувших подушку волнах волос. Острые коготки, впору иной райской птице, вспарывают кожу спины, острая, пряная боль мешается с приближающимся наслаждением, торопя его, подгоняя, словно всадница – шпорами.

Впивается поцелуем, всего на мгновение, больше не хватает дыхания – но и мгновения достаточно, чтобы она в ответ выплюнула в его рот свой стон, свое долгое ооооо! округлое, как кольцо губ, туго напряженных в преддверии кульминации. До последнего мига он не закрывает глаз – телевизионный свет мерцает на двух в схолмиях грудей, на округлившихся розовеющих щеках, теряется во мраке рта, распахнутого той самой буквой О, графическим эквивалентом звука, вырывающегося из внутренней тьмы.

Потом все взрывается, как всегда, одновременно: в его напряженном органе, замершем в той, другой влажной тьме, где-то бесконечно далеко внизу; и в тот же миг – в голове, внутри лба, чуть выше переносицы… мгновенная, острая вспышка, низводящая их вспотевшие обнаженные тела до подсобных инструментов, пригодных лишь для того, чтобы доставить его в это мгновение, в ослепительную, мимолетную персональную вечность.

Они лежат, неловко обнявшись, и телевизионный экран отражается в ее зрачках, все так же мерцая, переливаясь, вспыхивая огоньками, и он уже медленно погружается в сон, когда женское тело рядом с ним вдруг напрягается, и до него доносится встревоженный, чуть охрипший, но все еще нежный голос: смотри, смотри, что там происходит! – а потом включается звук телевизора, и История врывается в их гостиничный номер взволнованной интонацией диктора.

Гэри Розенцвейг, профессор кафедры истории в Сити-колледже, был совершенно счастлив в своем первом и единственном браке. Никто не понимал, что здесь всего удивительнее: то, что это был счастливый брак, или то, что первый. Ведь у Гэри было всё, чтобы выплачивать алименты как минимум двум разным женам, живущим в противоположных концах Манхэттена: он был носат, лысоват, близорук и, кроме того, обрезан, что только увеличивало его сходство с Вуди Алленом.

Возможно, дело в том, что с внешним видом Гэри и его профессией платить алименты или, скажем, страдать от неразделенной любви было бы такой же тавтологией, как бояться смерти или ходить к психоаналитику.

А посудите сами: зачем ходить к аналитику, если ты совершенно счастлив в своем первом и единственном браке, а твоя жена Тамми – настоящая азиатская красавица с длинными ногами, узкими бедрами, упругой маленькой грудкой и умением легко говорить почти без акцента на любую тему, от шестидесяти четырех традиционных китайских способов расколошматить антикварную вазу династии Мин до современных компьютерных технологий?

– Когда в прошлом году все говорили про «миллениум баг», – сказала Тамми, – я все время представляла себе такого жучка с тысячей ног… как это? «стороконожка»?