Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– А долго еще ждать? – спрашивает Зябликов.

– Тебе, Лёша, не долго: хочешь завтра с нами на тот берег? Генерал Комаров велел рекогносцировку произвести, обещал дать роту закаспийских стрелков.

– Я бы тоже пошел, – говорит Борджевский. – Если надо – буду у нас толмачом.

Ночью накануне вылазки Зябликов никак не может уснуть. Может, придется ввязаться в бой – в его первый бой! Говорят, в бою всегда страшно – только бы не показать виду, держаться молодцом. А если не справлюсь, если испугаюсь? Ведь позор, все увидят – и Борджевский, и Туркевич, и даже солдаты. Нет, лучше погибнуть героем, чем носить клеймо труса.

Сейчас, накануне сражения, всё, что было с ним раньше, в Париже и Петербурге, кажется смешным и неважным. Зябликов вспоминает Еву… да, теперь он понимает, она просто не смогла жить в Санкт-Петербурге. Возможно, первый год холодная снежная зима, влажное жаркое лето, дождливая осень и лишенная ночи весна привлекали ее экзотикой, местным колоритом и гостеприимными, говорящими на французском туземцами. Каждый день преподносил сюрпризы; жизнь в Петербурге была увлекательным путешествием. Но этой осенью Ева уже знала, что следом за дождями приходит беспросветная зимняя тьма. Ледяной ветер и белая снежная крупа в свете желтых фонарей. Конечно, она затосковала по своему Парижу, что в любое время года радует если не теплом, то синевою неба и оранжевым блеском солнца, – затосковала, как тоскуют вечером у костра солдаты, вспоминая вологодскую или тверскую деревню.

В палатку заглядывает Борджевский.

– Не спишь? – спрашивает он. – Выйди на минутку.

Ночной туман скрывает звезды, и только костры слабыми огоньками мерцают в мутной тьме.

– Послушай, Лёша, – говорит Борджевский, – помнишь, мы к отшельнику ходили? Я когда проводнику рассказал, он надо мной посмеялся: мол, отшельник ни с кем не разговаривает, у него что-то вроде обета молчания. Я сначала подумал, разыгрывает меня проводник…

– Ну, или отшельник для белых людей сделал исключение.

– Да, мне тоже в голову приходило, – кивает Борджевский и после паузы спрашивает: – Лёш, а на каком языке мы с ним говорили?

– Как на каком? – Зябликов смотрит изумленно. – На русском, наверное… или нет, кажется, на французском.

– Я-то был уверен, что мы говорили по-туркменски, – вздыхает Борджевский, – а сегодня сообразил: я же не переводил тебе ничего.

– Да, точно, – Зябликов пожимает плечами. – Мистика какая-то… может, нам привиделось? А что он тебе-то говорил?

Борджевский мнется, потом отвечает неохотно:

– Ну, что-то такое восточное… Бог в каждом из нас… или каждый из нас – Бог… каждый мужчина и каждая женщина… не очень хорошо уже помню. А тебе?

– Я вообще не очень понял… вроде действительно что-то про Бога, – говорит Зябликов. – Может, и правда на туркменском?

Полковник Дуглас Лиманс – пышные усы, седая львиная грива, почти юношеская легкость в движениях – поднимает бокал шампанского:

– За Его Величество императора Александра! За Ее Величество королеву Викторию!

Семеро офицеров сидят в просторной армейской палатке. Палатки у британцев получше, чем у нас, в этом им не откажешь. Скатерть постелили прямо на полу, еда – только лепешки и вареное мясо, но зато – две бутылки «Вдовы Клико»… ах, как давно я не пил настоящего французского шампанского!

Провалили мы миссию или нет? – думает Зябликов. – Не удалось лихим кавалерийским наскоком промчаться по позициям афганцев, а потом вернуться и доложить генералу Комарову все, что удалось разузнать, – нас почти сразу окружило несколько сот одетых в тюрбаны и халаты бородатых смуглолицых солдат со старыми ружьями и огромными ножами, куберами . Полковник Туркевич потребовал старшего офицера, и через пятнадцать минут прискакал молодой английский лейтенант и позвал нас отобедать, пообещав после с миром отпустить и нас, и наших солдат. Я решил было, что это ловушка, но Туркевич шепотом сказал, что англичане – не афганцы, им можно верить. Слово джентльмена и все такое прочее.

– Я прошу передать генералу Ламсдену категорическое требование покинуть оазис Пендже. Согласно всем международным договорам, он принадлежит Мерву и, тем самым, России, – объявляет полковник Туркевич.

– Мы все знаем, что Мерв был присоединен Россией в нарушение всех международных договоров, – отвечает полковник Лиманс. – Четыре года назад вы обещали, что не двинетесь дальше проведенных границ и прекратите свою бездумную экспансию в Туркестане. А теперь злые языки в Лондоне говорят, что России нельзя доверять: русские все равно обманут.

В разговор вступает четвертый русский офицер, краснолицый, громкоголосый подполковник Шестаков:

– А что нам оставалось? У нас не было другого выхода! Туркмены грабили наши караваны, нападали на наши форпосты. Гибли люди, страдала торговля. А вы их только подзуживали – нет чтобы навести порядок! Ну, пришлось наводить нам.

– Мерв был между нами буферной зоной! – возражает майор Мейуард. – Как и Афганистан. Вы захватили Мерв и сейчас тянете руки к Афганистану!

– Если Афганистан – буферная зона, тогда что здесь делаете вы? И, кстати, туркмены добровольно присоединились к России, повторяю: добровольно! Ни единого выстрела, ни одного убитого!

– Конечно! Когда ваш Алиханов с казачьим эскадроном явился к воротам Мерва и объявил, что стоящий неподалеку русский отряд – авангард огромной армии, перепуганные туркменские вожди абсолютно добровольно присоединились к России. Не смешите меня!

– Да, это была удачная дипломатическая миссия, – улыбается Шестаков. – А что вы натворили в Афганистане за последние несколько лет? Сначала ваш Робертс чуть не сжег Кабул, а потом вы так увлеклись поддержкой Абдуррахмана против Аюб-хана, что перебили несколько тысяч афганцев. И это – в формально независимом государстве, в буферной, как вы говорите, зоне! Сравните с присоединением Мерва!

– Нам пришлось поддержать Абдуррахмана, – примирительно говорит полковник Лиманс. – У нас не было другого выхода. Надо же было, господа, как-то вас остановить – не то нам скоро придется сражаться на берегах Инда, а не хотелось бы. К тому же вы ведете себя не по-джентльменски: воспользовались тем, что мы воюем в Судане, и забрали себе Мерв.

– Если бы у власти в Лондоне были тори, никакой Судан бы нам не помешал, – бурчит майор Мейуард, – а эти либералы со своим Гладстоном погубят Империю.

– Господа, – говорит Туркевич, – мне кажется, мы прояснили наши позиции и можем отдать должное прекрасному обеду, который не ожидали найти сегодня по эту сторону реки.

До конца обеда никто не возвращается к разговорам о политике. Лейтенант Чарльз Девис выражает надежду, что когда-нибудь посетит Санкт-Петербург, о котором так много слышал. Мейуард, Шестаков и Зябликов обсуждают любимые парижские рестораны и – чуть понизив голос – бордели. Полковник Лиманс уточняет у Борджевского особенности афганской грамматики, а Туркевич, напомнив о печальной судьбе Конолли и Стоддарта, рассказывает, как много делает Россия для исправления диких азиатских нравов в Бухаре и на других подконтрольных территориях.