Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– Мне кажется странным, – сказал патер Фейн, – он ведь не сова, не летучая мышь. Зачем бодрствовать ночью и спать днем, закрыв окна тяжелыми занавесками?

– Сейчас вы скажете, что Господь предназначил день для трудов, а ночь для сна.

– Удивительное дело, – ответил патер Фейн. – Хотя я священник, все почему-то ждут, что я буду нарушать третью заповедь.

– Про зависть?

– Нет. Не поминай Господа своего всуе, – священник простодушно улыбнулся. – Мне в самом деле кажется, что нет нужды ссылаться на Господа, говоря, что естественней спать, когда темно, и выходить в мир, когда светло. Я называю это здравым смыслом.

Пляж, где ветер и песок еще не стерли следы Златы и Клауса, поворачивал к вдававшемуся в залив мысу, на оконечности которого на холме возвышалась высокая каменная башня маяка. Священник и старая актриса как раз стояли у подножья холма. Потом они начали взбираться по склону, покрытому побуревшей травой.

– Как вы познакомились с Фортунатом? – запыхавшись, спросил патер Фейн.

– В очереди к мяснику. Я пришла зарегистрировать мои карточки на ветчину и бекон, он оказался рядом, я о чем-то спросила. Он ничего не ответил, и я еще раз повторила вопрос, знаете, уже раздраженно. А он сказал: «Прошу прощения, я забыл, что мы изъясняемся словами. Среди своих мы привыкли разговаривать мысленно и поэтому всегда правильно понимаем друг друга. Удивительно, до чего вы здесь боготворите слова и доверяете им».

– Но сказал он это словами?

– Конечно, – пожала плечами Ольга, – я же еще не достигла уровня посвящения каппа, на котором слова не нужны. Хотя, знаете, – и она внезапно схватила патера Фейна за плечо, – в молодости я прекрасно обходилась без слов. В те времена, когда кино еще было искусством, ну, вы понимаете, да?

Стоя у подножья башни, они видели всю бухту, деревушку в ложбине холмов, ветхое здание гостиницы и уходящие за горизонт рельсы, по которым только раз в день проносился поезд – механический вестник XX века.

В своей комнате профессор Чарльз Эванс смотрит, как сгущаются за окном сумерки. Последний луч тусклого солнца спаивает свинцовое небо и оловянное море в единый сплав, серый, как одежда бедняка. Профессор Эванс переводит взгляд на зеркало и поправляет узел галстука – безупречный как всегда.

Эванс всегда старался быть безупречным – если бы не усердие, разве стал бы он, мальчишка из шахтерского поселка в Южном Уэльсе, признанным профессором физики, внушающим страх студентам и уважение – коллегам? Он был обречен иной судьбе – как отец и дед, каждое утро спускаться в забой, а вечером, пошатываясь от усталости или алкоголя, вваливаться в дом, без сил падать в кровать, пугая детей и вызывая у жены нежность, слитую со страхом и тревогой. Угольная пыль въедалась бы в кожу, забивалась под ногти, скрывала седину и подчеркивала морщины – если бы он дожил до седины и морщин.

Чарли было восемь лет, когда погиб его отец – а с ним еще двести девяносто шахтеров. Взрыв метана и угольной пыли превратил шахту в братскую могилу – только шестнадцать человек удалось вытащить, и только пятеро выжили. Тело Чарльза Эванса-старшего обгорело так, что мать Чарли не смогла опознать мужа.

Через две недели высокая кирпичная труба снова выплюнула черное облачко угольного дыма – шахта опять заработала. Еще через месяц вдова Эванс перебралась к сестре в Понтипридд, некоронованную столицу шахтерского края, где Чарли пошел в народную школу, чтобы узнать силу цифр и начать восхождение к вершинам знаний.

Физика завораживала отточенной красотой формул. Они не оставляли места тревоге и неопределенности, раз и навсегда познанные законы внушали уверенность, и эта уверенность передавалась юному Чарли: в восемнадцать лет, к удивлению матери, он отправился в Кардифф, где поступил в Университет Уэльса, не подозревая о свинцово-серых тучах квантовой теории, которые ветер нового века скоро принесет из Копенгагена и Манчестера, навсегда омрачив небесную голубизну классической физики, стройной и непротиворечивой.

Чарли Эванс избежал участи пьющего многодетного шахтера – но в новой жизни, где черный цвет был прежде всего цветом грифельной доски, он не обрел ни жены, ни детей, ни друзей. Теперь Гейзенберг и Шрёдингер пытались отнять последнее, что у него было: логическую незамутненность вселенной, уверенность и определенность.

Шестидесятилетний профессор Эванс последний раз бросает взгляд в зеркало, берет трость и спускается к ужину.

Это не то, что ты думаешь, сказала Злата, я потом все объясню. Сказала – и вихрем взлетела по лестнице к себе в комнату.

Что же значит «не то, что думаешь»? Два человека целуются на берегу – куда уж понятней. Не такой уж сложный код, чего там расшифровывать?

За ужином все собрались в большом зале, Злата сидела рядом с Клаусом Нойнманном на другом конце стола. Стивен оказался между профессором Эвансом и молчаливой девушкой в черном, католический священник – напротив. Казалось, патер Фейн слушал и наблюдал, хотя слова собравшихся проходили мимо его сознания, как перестук колес не мешает усталому пассажиру, как примелькавшийся рисунок обоев в комнате человека, прикованного к постели, больше не останавливает на себе взгляда.

Застольная беседа вертелась вокруг погоды и сроков окончания войны с Японией. Стивену было нечего сказать по обоим вопросам, и, чтобы не смотреть на Злату, он пытался угадать, что привело сюда всех этих людей. Точнее, что объ единило их, кроме таинственного Фортуната, чье имя то и дело произносили, понижая голос и поглядывая на широкую лестницу на второй этаж.

Если угодно – тоже шифр, ждущий разгадки. Почему именно эти люди, именно в этом месте, именно в этот день?

Внезапно все замолчали. Стивен оглянулся и увидел безмолвно стоящего на лестнице высокого мужчину с коротко подстриженной черной бородой. Одет он был во что-то вроде темного балахона, расшитого серебряными звездами и символами. Вероятно, он стоял так уже некоторое время, не прерывая трапезу и дожидаясь, пока его заметят.

– Я вижу, у нас пополнение, – сказал он гулким и глубоким голосом.

– Меня зовут Стивен, – сказал молодой человек, привставая, – я приехал сюда…

Фортунат отмахнулся:

– О том, зачем вы приехали сюда, я знаю больше, чем вы сами.

Слова звучали сурово и веско – мурашки пробежали по коже сидевших за столом. Тишину нарушил голос католического священника:

– Меня зовут патер Фейн, и, по просьбе одной из моих прихожанок, я сопровождаю мисс Сильвию.

Фортунат кивнул:

– Добро пожаловать, святой отец. Тверды ли вы в своей вере?

Маленький, похожий на брюкву священник только развел руками, и Стивен услышал приглушенное хихиканье.