Мира Джейкоб - Самоучитель танцев для лунатиков

Свадебные фонарики все еще горели, озаряя двор слабым золотистым сиянием, на фоне которого четко прорисовывалась спинка дивана и маячили расплывчатые очертания головы Томаса. Когда легкий ветерок раздвинул траву, она увидела отца, напоминавшего участника рафтинга, которого смыло за борт темно-зелеными морскими волнами. Слова так и сыпались у него изо рта. Амина наклонилась вперед. Что он говорит? Отсюда ей было не разобрать, поэтому она решила спуститься вниз.

На кухне царила темнота, столешницы были заставлены недавно вымытой посудой, очертания которой в полумраке напоминали остов какого-то доисторического животного. Стараясь ничего не задеть, Амина скользнула мимо, вышла через прачечную на веранду и прижалась лицом к стеклянной двери.

– Лук и стрела, – сказал Томас, – для концентрации, – и взглянул на сидевшего рядом в траве Принца Филипа, который тут же завилял хвостом в знак согласия.

– Привет, пап… – начала было Амина, но тут чья-то рука зажала ей рот.

– Не смей! – прошипела Камала, заставляя ее пригнуться и отойти. – Никаких разговоров!

– Ммм… – промычала Амина, пытаясь выпрямиться.

Но Камала держала ее крепко, сверкая глазами, словно дикая обезьяна, до тех пор, пока девушка с глубоким вздохом не кивнула матери в знак того, что все поняла: да-да, хорошо, никаких разговоров!

Камала медленно ослабила хватку. Сидевший на улице Томас раскачивался всем телом, с оживленным видом говоря:

– Ты прав, совершенно прав!

– С кем он… – собралась с духом Амина, но фразы не закончила – ну с кем еще отец мог разговаривать?

Слова лились бесконечным потоком, тропическим ливнем. Ливень не прекращался всю ночь до зари. Томас сидел на диване, а слова градом сыпались из его рта. Многое из того, что он рассказывал Акилу, произносилось слишком тихо, и с веранды было не расслышать, но кое-что Амине все же удавалось разобрать: для чего делается шунтирование, почему игра в крикет – долгое, но совсем не скучное занятие, как Акила принесли домой из роддома. Все эти разговоры казались одинаково важными для него и совершенно не связанными между собой, как будто у отца имелся список тем, которые он поклялся обсудить с сыном до конца дня.

Вскоре рассвело, но Томас не собирался останавливаться. Камала приготовила чай с тостами и пошла к нему. Амина проводила ее неодобрительным взглядом:

– Ты же сама сказала: никаких разговоров!

– А это и не разговоры, дурочка! Это еда!

Амина последовала за матерью к дивану. Отец поприветствовал их взмахом руки, словно говорил по телефону и не хотел, чтобы его отвлекали.

– Чай! – провозгласила Камала. – Тосты!

– Но он же получил «Оскар»! – произнес Томас, сделав ей знак поставить поднос. – А Падма Шри! [7]Думаешь, правительство Индии раздает ордена почета людям, которые наносят ущерб репутации страны?

– Ты про Бена Кингсли? – не удержалась Амина, и отец раздраженно кивнул, замахав на нее руками.

Днем они вернулись в сад и стали по очереди дежурить рядом с Томасом на диване. Камала штопала носки, а Амина отсняла три пленки крупных планов. Мне совсем не обязательно знать, о чем он говорит, повторяла про себя Амина, снимая исхудавшего Томаса в профиль. Его бормотание несло с собой какое-то обновление, подобно стуку капель летнего дождя по металлической крыше, смывающего жару и все перенесенные ими горести.

Отец наконец-то обрел счастье, это невозможно было не заметить. Его лицо светилось радостью, глаза наполнились таким сиянием, какого домашние не видели с тех пор, как он провел свою последнюю операцию. Он оживленно жестикулировал, словно выхватывая слова прямо из воздуха. Иногда смеялся. Один раз даже обернулся и подмигнул дочери, словно они оба были участниками тайного заговора.

– Возможно, это исцелит его? – предположил Радж, заехав к ним на следующее утро за тарелками.

Надежда в его голосе нашла отклик в сердце Амины, прежде чем Радж присоединился к отцу на диване, внимательно слушая и кивая.

В тот вечер по очереди приезжали все родственники. Сначала Санджи, потом Бала и наконец Чако, который удивил всех своей поразительной выносливостью и терпимостью и просидел с Томасом восемь часов кряду, после чего извинился и уехал домой поспать.

– Говорит? – спросил тем вечером Джейми.

– Говорит, – подтвердила Амина и поднесла телефон к окну, с улицы доносилось бормотание Томаса, на таком расстоянии напоминавшее жужжание роя пчел. – Слышишь?

– Нет.

– Жаль… Да, они все еще разговаривают…

По-настоящему волноваться она начала на четвертый день, когда Томас перестал есть. Санджи, Камала и Амина сидели на кухне и грустно смотрели на миску с рисом и курицей, от которой отец отказался с таким видом, точно ему предложили съесть змеиное гнездо.

– И завтракать тоже не стал? – спросила Санджи.

Амина молча показала ей на тост – она оставила его на столе в надежде, что отец возьмет его сам, когда проголодается.

– Может, у него просто что-то с желудком, – робко предположила Санджи, но все-таки позвонила Чако на работу.

– Еда, – произнес Чако, вставая на колени перед Томасом, заглядывая ему в глаза и заставляя прервать поток речи, – тебе необходимо поесть!

– Позже, – отозвался Томас.

– Тебе нужны силы. – Чако похлопал его по колену. – У тебя начинается истощение.

– Позже, – повторил тот и перестал разговаривать со всеми, включая Раджа, который приехал ближе к ужину и привез контейнер с любимыми кушаньями Томаса.

В тот вечер вся семья собралась на кухне. Родственники неловко молчали, и на фоне этой тишины лихорадочная болтовня Томаса казалась еще громче. Несмотря на предостережения Чако, сил у него, наоборот, прибавилось, он говорил без умолку, перескакивая с одной темы на другую, как будто пытался продать на аукционе целые отрасли человеческой мысли.

– Массовая эмиграция идет на спад… – резюмировал он. – Твоя мама так не думала… Рогатки!

Наутро шестого дня он отказался даже от чая и сока.

– Тебе нужно попить, – умоляла его Амина, стоя перед ним со стаканом обычной воды, на случай если он захочет именно этого.

– В некоторых случаях нарколепсия лечится ингибиторами обратного захвата норэпинефрина, – произнес Томас, и легкие Амины сжало судорогой от паники.

– Папа, у тебя начинается обезвоживание!

Впервые за эти дни Томас обратил к ней глубоко запавшие глаза с расширенными зрачками и сказал:

– Я поеду на открытие твоей выставки!

– Что?

– Не знаю, почему нам раньше это в голову не пришло, – продолжал он, обдавая ее сладковатым, гнилостным запахом дыхания, напоминавшим запах хлеба, который уже начал плесневеть в пластиковом пакете. – Твоя мама будет в восторге!