Элисон Уэйр - Брачная игра

– Я просто восхищаюсь красотой его фраз! – воскликнула Елизавета. – Я вдоволь наслышалась красивых фраз от пекущихся о моей безопасности. Но кроме слов – ничего. Напиши снова сэру Эмиасу и потребуй выполнения того, что ему поручено.

– Ваше величество, он попросит распоряжения, написанного вашей рукой или подписанного вами.

– Нет, – отрезала Елизавета. – Нельзя, чтобы в этом видели мою руку.

Она села и погрузилась в раздумья, нервно барабаня пальцами по столу.

– Нам лучше оставить этот замысел, – наконец сказала она.

Два ошибочных поступка в сумме все равно не дадут правильный.

Дэвисон опасался, как бы королева не потребовала вернуть ей смертный приговор. Но Елизавета молчала, обуреваемая совсем другими мыслями. Тяжело вздохнув, она махнула рукой, отпуская Дэвисона.

Елизавета в ужасе смотрела на Бёрли.

– Мертва? Этого не может быть! Я не отдавала приказа.

– Ваше величество, вы подписали смертный приговор. Мы безотлагательно отправили его в Фотерингей. Казнь состоялась вчерашним утром. Все было произведено по закону.

– Я же приказала Дэвисону: никаких действий без моего особого уведомления! – прошипела Елизавета.

– Ваше величество, я ничего об этом не знал. Прошу прощения, но мы, ваши верные слуги, лишь исполняли свой долг перед вашим величеством. Мы считали, что вы не стали бы подписывать приговор, если бы не желали его исполнения.

Елизавета была на грани истерики. Не верилось, что Дэвисон посмел ее ослушаться, хотя… Бёрли и другие, горя нетерпением казнить Марию, могли намеренно игнорировать любые последующие приказы королевы.

Лицо Елизаветы стало совсем белым. Она не могла говорить. Разразившись потоком слез, сползла на пол и принялась кататься по ковру, выкрикивая что-то нечленораздельное. Испуганный Бёрли собрался позвать ее фрейлин, но те уже спешили, испугавшись не меньше лорда-казначея. Они помогли королеве встать на ноги и повели в спальню. Елизавета негодовала, исторгая ругательства и грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами. Бёрли без труда догадался, кту был мишенью ее гнева, и поспешил предупредить других.

Несколько дней Елизавета не выходила из своих покоев, а когда придворные снова увидели свою королеву, она была олицетворением горя и скорби. Вся в черном, с плотно сжатыми губами, поскольку за любой произнесенной ею фразой следовали безутешные рыдания. Разум Елизаветы отказывался знать об ужасах последних минут Марии. Она воздерживалась от каких-либо расспросов. Ее не отпускал страх возможных последствий этой казни. Помимо этого, по-прежнему злилась на советников за то, что ее поставили перед свершившимся фактом.

На заседаниях Тайного совета Елизавета не желала обсуждать никакие государственные дела, а лишь поливала советников бранью. Те дрожали от страха, поскольку гнев, застилающий королеве разум, вполне мог толкнуть ее на непредсказуемые поступки. Кое-кто из советников боялся разделить судьбу Марии Стюарт. Бёрли и Роберта она прогнала с глаз долой. Дэвисона за непослушание отправила в Тауэр. Уолсингем сам уехал домой и сказался больным. Страх его был настолько велик, что советник лежал, с головой накрывшись одеялом. Ему казалось, что стоит высунуть нос, и он увидит возле постели отряд гвардейцев, явившихся его арестовать.

Бёрли без конца слал Елизавете письма, умоляя позволить ему пасть ниц к ее ногам. Не привыкший лебезить, он сейчас униженно просил о «капельке милосердия». Даже предложил уйти в отставку, но его письма возвращались с пометкой «Отказано».

Состояние самой Елизаветы было еще хуже. Оставшиеся советники чуть ли не на коленях умоляли королеву подумать о своем здоровье. Она по-прежнему ничего не ела и не могла спать, боясь, что Бог покарает ее за казнь Марии. Помимо Божьего гнева, страшило мнение правителей других стран. Елизавета мучительно думала о том, как избавить себя от груза вины.

Как всегда, время оказалось лучшим лекарем. Всплески горя и приступы ярости постепенно стихли. Осталась лишь видимость скорби. Елизавета добросовестно играла роль «безутешной сестры». Расчет делался прежде всего на ее врагов. Видя, что королева до сих пор не может оправиться, они не поверят, что она могла отправить Марию на казнь.

«Скорбь по Марии будет сопровождать меня до конца жизни», – часто повторяла Елизавета.

Католическая Европа, как и следовало ожидать, ругала королеву Англии последними словами. Затаив дыхание, Елизавета ждала ответных действий, но они не последовали. Король Яков выразил официальный протест по поводу казни своей матери, однако в разговорах утверждал, что у самой Елизаветы не было намерений казнить Марию.

Прошло еще какое-то время. Елизавета успокоилась, простила своих опальных советников и вернула им свое расположение. Жизнь продолжалась. Елизавета вновь отправила Роберта в Нидерланды, воевать с герцогом Пармой. Вскоре она с радостью узнала, что герцог запросил мира. Победа в войне казалась вполне ощутимой. Однако Роберт устал постоянно улаживать разногласия с голландцами и попросил отозвать его. Свою просьбу он обосновывал тем, что не может надлежащим образом служить интересам Англии и королевы.

– Победа сама шла тебе в руки, а ты ее глупейшим образом проморгал! – распекала его Елизавета, когда Роберт вернулся ко двору. – Надо знать Парму! Сегодня он просит мира, а завтра снова пойдет в наступление. Как можно было перессориться там со всеми союзниками?

– Наверное, война действительно стала иной, и я уже не в том возрасте, чтобы поспевать за переменами, – извиняющимся тоном ответил Роберт. – Я очень устал. С позволения вашего величества, я сложу с себя полномочия королевского шталмейстера и поеду в Уонстед.

Елизавета оторопела. А ведь Роберт без малого тридцать лет был ее шталмейстером!

– Никуда я тебя не отпущу, – сердито заявила она.

– Прежних сил у меня уже нет, – печально вздохнул Роберт. – Пусть место королевского шталмейстера займет мой пасынок, граф Эссекс.

Елизавета очень благоволила к молодому Эссексу – восходящей звезде ее двора. Королеве льстили его постоянные, словно заранее заготовленные комплименты, расторопность и готовность услужить. Высокий, смуглый, в меру дерзкий и не лишенный обаяния, Эссекс был из той породы мужчин, какие всегда нравились Елизавете. Тот же типаж, что у Роберта, Хаттона, Рэли и – что уж там говорить – Сеймура. Будучи лишь пасынком Роберта, он был немного похож на своего отчима.

Роберт-младший умел вернуть ей ощущение молодости. Елизавете нравились сочиняемые им сонеты. Она могла часами играть с ним в шашки. Молодой Эссекс тонко чувствовал музыку и был неистощим, придумывая себе маскарадные костюмы. Однако Елизавета видела в нем не только галантного молодого придворного. Таким ей представлялся ее сын, если бы она решилась стать матерью. Поэтому ее чувства к Роберту-младшему были отчасти материнскими.