Дженни Нордберг - Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье

– Потому что, если застрелят афганку, это никого не волнует, – бормочет Азита, отключая телефон и разозлившись на тех, кого обычно привечает. – Все они говорят, что хотят помочь женщинам-политикам, но никогда не говорят, как именно. И потом никогда не перезванивают.

Точнее, ей кажется, что они никогда не доводят дело до конца.

Одно время Азита воображала, что у нее будет больше власти и, возможно, ее будут признавать как реального игрока на политической сцене Кабула. Но Бадгис со своим пуштунским меньшинством никогда не питал большого интереса к федеральной политике. В действительности она представляет маленькую провинцию, и ей не хватает могущественного родства и личного состояния – двух важнейших компонентов для того, чтобы делать дела в Кабуле. И еще она женщина – живая провокация для многих коллег, которые предпочли бы, чтобы ее вообще там не было. И все же она порой фантазирует о том, как станет министром внутренних дел.

Одна женщина-министр действительно есть: она руководит министерством по делам женщин, которое часто посещают иностранные делегации. Но те, кто рулит афганской политикой, уделяют ему мало внимания. Напротив, именно министерство внутренних дел нацелено на сохранение целостности страны, поскольку оно контролирует безопасность правительства, а также национальную политику и подразделение по борьбе с наркотиками. Проблема с любым мужчиной (а это всегда мужчина), занимающим этот пост, по мнению Азиты: он неизбежно кому-то чем-то обязан. Пусть Талибан не представлен в высшем руководстве Афганистана открыто, но неофициально многие политики тесно связаны в своих делах с Талибаном, а также с организованной преступностью. Выгодные соглашения дают возможность многочисленным известным чиновникам и избранным политикам заручиться и деньгами, и визами, чтобы уезжать в Дубай или в Европу на каникулы, а то и на более постоянное жительство. Многие политики считают это разумной предосторожностью и необходимой привилегией, на случай, если это правительство окажется таким же недолговечным, как и его предшественники в последние десятилетия.

Азиту расстраивает то, что иностранцы не прочь пообщаться с ней по «женским вопросам», но когда дело доходит до других тем, которые имеют одинаково большое значение и для женщин, и для мужчин, – например, как на самом деле устроено управление страной, – ни афганцы, ни иностранцы не проявляют особого интереса к ее мнению.

– Иностранцы думают, что помогают женщинам в Афганистане, но в этой помощи столько коррупции! – выпаливает она. – Сюда вливается столько денег, а мы по-прежнему страдаем. Они думают, что все дело в бурке. Да я готова носить две бурки, если мое правительство сможет обеспечить безопасность и власть закона! Я не против. Если это единственная свобода, от которой мне придется отказаться, я готова.

Следующий звонок оказывается угрозой, но не обычной «смертельной» разновидности. Вместо этого анонимный «доброжелатель» предупреждает: он намерен позаботиться о том, чтобы все в Бадгисе узнали, что она коммунистка, если только она не снимет свою кандидатуру с предвыборной гонки. Азита отключается и торопливо звонит отцу, называя ему номер сотового телефона звонившего, который высветился на ее дисплее.

Уподобление коммунистам или прозвание коммуниста – такое же тяжкое оскорбление в Афганистане, каким оно было прежде (а может быть, и до сих пор есть) в американской политике. Ярлык «коммунист» и по сей день переводится как «предатель» – это результат войны, в которой погибло около миллиона афганцев {74}. В сегодняшнем Афганистане он также имеет несколько дополнительных оттенков: «коммунист» – это оскорбительный намек на то, что ты не настоящий мусульманин, а довольно подозрительный, «западнический» персонаж, который пьет спиртное и не молится.

Политик обязан избегать обвинений в том, что он коммунист, или слухов о своих симпатиях к коммунистам, несмотря на то, что несколько известных бывших афганских коммунистов заседают в нынешнем парламенте. Их «незаменимость» объясняется тем, что другие их связи с властными и могущественными кругами обладают эффектом сведения на нет прежнего коммунистического ярлыка.

Разумеется, отторжение всего коммунистического «по умолчанию» не обходится без противоречий. Разражаясь время от времени гневными тирадами по поводу американцев – «новых оккупантов», – афганцы в Кабуле порой ностальгически вспоминают советскую эпоху, когда, как они говорят, был порядок, улучшение инфраструктуры и социальные программы, которые работали лучше, чем созданные амрикан , под каковым определением обобщают все иностранные государства, составляющие международную коалицию.

Кроме того, хоть русские и были оккупантами, кабульцы часто отзываются о них как о меньшем зле по сравнению с разрушениями и хаосом, которые пришли вместе с моджахедскими внутренними распрями. Однако та же самая неохотная похвала изредка отпускается и в адрес талибского правления, которое пришло на смену русским – и которое жители столицы, кажется, почти поголовно ненавидели, пока Талибан был у власти.

Отец Азиты, до которого она дозвонилась, уверяет ее, что выяснит личность звонившего и позаботится о том, чтобы подобные слухи не пустили корни. Он взял на себя роль ее советника и дублера руководителя избирательной кампании в основном ради собственного удовольствия. Он наслаждается своим неофициальным и добровольным статусом местного пресс-секретаря Азиты, а тот факт, что его дочь – член парламента, поддерживает репутацию Муртазы как мудрого старейшины, который способен давать советы и разрешать конфликты.

Именно Муртаза убедил мужа Азиты позволить ей снова вступить в избирательную гонку. Поначалу тот отнесся к этой идее с неохотой. Жизнь в Кабуле полна стрессов, жаловался он тестю, а непрерывный поток посетителей обходится недешево. Он предпочел бы сам содержать свою семью дома, в Бадгисе, вместо того чтобы все острее чувствовать себя слугой своей могущественной жены в Кабуле. Но в конечном счете он согласился с аргументами тестя о том, что стандарт их с Азитой жизни в Кабуле и образовательные возможности, доступные детям, намного превосходят то, что могла предложить провинция.

Азита благодарна отцу за поддержку. Она считает ее своего рода компенсацией за брак, к которому он ее принудил. Муртаза – человек суровый, говорит она, и редко демонстрирует какие бы то ни было чувства по отношению к ней, но она надеется, что он ею гордится. К счастью, теперь люди не могут жаловаться на несовершенство его дочери, поскольку Мехран играет роль столь обязательного для семьи внука.