Эмма Донохью - Комната

Интересно, уснула ли Ма?

В шкафу я всегда покрепче закрываю глаза, чтобы побыстрее уснуть и не слышать, как придет Старый Ник. Тогда, когда я проснусь, уже наступит утро, и я заберусь к Ма в постель и пососу молока и все будет в порядке. Но сегодня я никак не могу уснуть — у меня в животе бурчит пирог. Я считаю языком свои верхние зубы справа налево до десяти, потом нижние — слева направо, потом опять справа налево. Каждый раз у меня получается десять, а дважды десять равно двадцати — вот сколько у меня зубов.

Звука бип-бип все не слышно, а ведь уже давно десятый час. Я снова считаю свои зубы и получаю девятнадцать — наверное, я неправильно сосчитал или один из зубов выпал. Я легонько кусаю себя за палец, потом еще раз. Я жду долгие часы.

— Ма, — шепчу я, — так он придет или нет?

— Похоже, что нет. Иди ко мне.

Я вскакиваю и распахиваю дверцы шкафа. Не проходит и двух секунд, как я уже в кровати. Под одеялом очень жарко, и я высовываю из-под него ноги, чтобы они не сгорели. Я напиваюсь до отвала из левой, а потом из правой груди. Я не хочу засыпать, потому что завтра уже не будет дня рождения.

Вдруг в лицо мне бьет свет. Жмурясь, я выглядываю из-под одеяла. Ма стоит рядом с лампой, в комнате светло, потом вдруг щелк и снова становится темно. Опять свет, через три секунды — тьма, потом свет, который горит всего секунду. Ма смотрит в окно на крыше. Опять наступает темнота. Она иногда делает это в ночи, я думаю, это помогает ей снова заснуть.

Я жду, когда Ма окончательно выключит лампу. Тогда я шепчу в темноте:

— Все сделала?

— Извини, что разбудила тебя, — отвечает она.

— Ничего.

Она ложится в постель, замерзшая, и я обнимаю ее рукой посередине.

Сегодня мне пять лет и один день.

Глупый пенис всегда встает по утрам, я опускаю его вниз.

Когда мы, пописав, моем руки, я пою «Весь мир у него в руках». Другой песни о руках я вспомнить не могу, а в песне о птичках поется только о пальцах.

Два моих пальца летают по комнате и чуть было не сталкиваются в воздухе.

— Я думаю, что это песня об ангелах, — говорит Ма.

— Да?

— Ой, нет, о святых, прости меня.

— А кто такие святые?

— Очень праведные люди. Вроде ангелов, но без крыльев.

Я смущен.

— Как же они тогда взлетают со стены?

— Это песня о птичках, они умеют летать. Я хочу сказать, что их назвали в честь святого Петра и святого Павла, которые были друзьями младенца Христа.

А я и не знал, что у него, кроме Иоанна Крестителя, были еще другие друзья.

— Святой Петр однажды сидел в тюрьме…

Я смеюсь.

— Детей не сажают в тюрьму.

— Это случилось, когда он и все остальные уже выросли.

А я и не знал, что младенец Иисус был взрослым.

— Святой Петр был плохим?

— Нет-нет, его посадили в тюрьму по ошибке, я хочу сказать, его отправили туда плохие полицейские. Тем не менее он все время молился, чтобы его освободили, и знаешь что? С небес спустился ангел и разбил дверь тюрьмы.

— Круто, — говорю я. Но мне больше нравится думать о них как младенцах, бегающих голышом.

Тут что-то весело барабанит по стеклу, и я слышу звук скрип-скрип. В окне на крыше светлеет, и темного снега почти не видно. Ма тоже смотрит вверх и улыбается. Я думаю, Бог услышал ее молитву.

— А сегодня снова свет и тьма равны?

— Ты спрашиваешь о равноденствии? — говорит Ма. — Нет, теперь уже свет будет потихоньку побеждать тьму.

Она разрешает мне позавтракать пирогом, чего раньше никогда не было. Он немного подсох, но все равно вкусный.

По телевизору показывают передачу «Удивительные домашние животные», но изображение совсем не четкое. Ма не переставая двигает кроликом, но и это не помогает. Я беру пурпурную ленточку и завязываю бантик на его проволочном ухе. Я хотел бы посмотреть «Жителей заднего двора», я не видел этой передачи уже целую вечность. Воскресного подарка мы еще не получили, потому что Старый Ник вчера вечером не приходил, и я считаю это самым лучшим подарком ко дню рождения. Мы попросили совсем неинтересные вещи — новые штаны, поскольку у моих черных брюк на коленях образовались большие дырки. Мне эти дырки совершенно не мешают, но Ма говорит, что в них я похож на бездомного, но объяснить, что это такое, не может.

После ванной я играю с одеждой. Сегодня утром мамина розовая юбка превращается в змею, которая спорит с моим белым носком.

— Лучший друг Джека — это я.

— Нет, я.

— Я тебя укушу.

— А я цапну.

— А я превращу тебя в порошок с помощью моего летающего огнестрельного насоса.

— Ха, а у меня есть реактивный мегатронный трансформер-бомбомет…

— Эй, — говорит Ма.

— Может, сыграем в мяч?

— Но ведь у нас больше нет пляжного мяча, — напоминаю я ей. Он лопнул, когда я нечаянно слишком сильно ударил его ногой и он стукнулся о дверь кладовки. Лучше бы вместо глупых штанов мы попросили новый мяч.

Но Ма говорит, что мы можем сами сделать себе мяч. Мы собираем листы бумаги, на которых я учусь писать, заталкиваем их в сумку для покупок и мнем ее до тех пор, пока бумага не принимает форму шара, после чего мы рисуем на мяче страшное лицо с тремя глазами. Бумажный мяч летает не так высоко, как пляжный, но всякий раз, когда мы его ловим, он издает звук скранч. Ма ловит мяч лучше меня, хотя у нее иногда возникает боль в поврежденном запястье, зато я лучше ее бросаю.

Из-за того, что мы позавтракали пирогом, мы едим воскресные оладьи на обед. Муки осталось совсем немного, и они получаются тонкими и расползаются на сковороде, но мне такие больше нравятся. Я складываю их пополам, и некоторые трескаются. Желе осталось тоже совсем чуть-чуть, поэтому мы его разбавляем водой.

Кусочек оладушка падает у меня на пол, и Ма вытирает пол губкой.

— Пробка уже совсем стерлась, — говорит она сквозь зубы, — как же нам теперь поддерживать чистоту?

— Где?

— Вот здесь, где стоят наши ноги.

Я забираюсь под стол и вижу дырку в полу, на дне которой — какое-то коричневое вещество, очень твердое, его не поцарапать ногтем.

— Не скреби там, Джек.

— Я не скребу, а просто пробую пальцем. — Дырка похожа на крошечный кратер.

Мы сдвигаем стол к ванной и укладываемся на ковер позагорать. Ковер лежит прямо под окном на крыше и днем нагревается. Я пою «Солнце не светит», Ма поет «Вот и солнышко вышло», я подхватываю «Ты мое солнце». Потом я сосу, в левой груди сегодня очень жирное молоко.

Когда я закрываю глаза, желтое лицо Бога, просвечивающее через мои веки, становится красным. Я открываю глаза и жмурюсь от яркого света. Мои пальцы отбрасывают на ковер тени, их очертания слегка размыты.

Ма дремлет рядом.