Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

Вскоре входит мужчина, наклоняется к собакам, чешет их за ушами. Роджер и Луво встают. Мужчина бос, на нем закатанные до середины лодыжек слаксы и мягкая на вид расстегнутая рубашка. Сзади голову подпирает большущая складка жира на шее, на правом запястье красуется золотой браслет. Ногти на руках сияют как полированные. Он отрывает взгляд от собак и, усевшись в мягкое кожаное кресло, широко зевает.

– Привет, – говорит он, кивая сразу обоим.

– Это Шефе Карпентер, – сообщает Роджер, но при этом не ясно, Луво он это говорит или кому еще.

Никаких рукопожатий. Роджер и Луво садятся.

– Твой сын?

Роджер мотает головой. Снова появляется та женщина, вносит черную кружку, Шефе берет ее; Роджеру и Луво ничего не предлагает. В три глотка Шефе выпивает содержимое кружки, ставит ее, кривится, трещит какими-то костями в спине, вращает шеей и наконец спрашивает:

– Ну, что у вас?

К удивлению Луво, Роджер достает из пластиковой сумки окаменелость, которая Луво знакома. Роджер взял ее из шкафа Гарольда. Экспонат представляет собой отпечаток папоротника – три ветки с листьями, которые лежат почти параллельно, белея на фоне темного камня. Видя экспонат в руках у Роджера, Луво так и хочется его потрогать, пройтись по каменным листочкам пальцами.

Шефе Карпентер смотрит на предложенный образец четыре или пять секунд, но с кресла не встает, попыток взять в руки не делает.

– Могу предложить тебе пять сотен рэндов.

Роджер испускает натужный, заискивающий смешок.

– Да ладно тебе, – говорит Шефе. – У меня на террасе в данный момент таких штук сто. И что я могу за них выручить? А еще что-нибудь у тебя есть?

– В данный момент ничего.

– А где же тот большой, который у тебя наклевывался?

– Будет, будет. Он уже на подходе.

Шефе протягивает руку вниз, берет кружку, заглядывает в нее и снова ставит на пол.

– На тебе ведь долг так и висит, верно? Люди приходят, забирают все, что ты заработал, правильно я говорю? – Он переводит взгляд на Луво, глаза теплеют, потом он снова устремляет их на Роджера. – Ох, долго, долго тебе еще его выплачивать!

– Ничего, у меня скоро такой будет – о-го-го!

– Так что – пятьсот рэндов, – ставит точку Шефе.

Роджер сокрушенно кивает.

– А сейчас, – вставая, говорит Шефе, и его большое лоснящееся лицо светлеет, как будто из-за тучи вышло солнце, – может, покажем мальчику коллекцию?

Постепенно Луво становится ясно, что на Альминой стене имеются пустоты, пропуски и бреши. Но даже если бы ему удалось понять все тонкости организации этого ее проекта, воссоздать ее жизнь в хронологическом порядке от первого воспоминания до последнего и вызнать по файлам на крошечных бежевых картриджах всю ее историю, собрав их все – и из спальни, что на первом этаже, и из гостиной, – что бы это дало? Все равно останутся пропуски каких-то периодов времени, целые месяцы вне охвата, а что-то он и вовсе не сумеет понять. Кто вообще сказал, что существует такой картридж, на котором записаны моменты, предшествующие смерти Гарольда?

В ночь на пятницу он решает отказаться от первоначально принятой системы «слева направо». Какой бы порядок в расположении этих картриджей когда-то ни присутствовал, видно, что он давно нарушен. Это как музей, где экспонаты расставлял сумасшедший. И он принимается отсматривать картриджи наугад, снимая со стены те, которые по необъяснимым причинам вдруг покажутся ему интересными – чем-то, непонятно чем, привлекут внимание. На одном из картриджей девяти– или десятилетняя Альма лежит среди подушек на кровати, а ее отец читает ей главу из «Острова Сокровищ»; на другом врач сообщает гораздо более взрослой Альме, что она, по всей видимости, никогда не сможет родить. На третьем рукой Альмы надписано: Гарольд и Феко . Луво даже прогнал этот картридж через аппарат дважды. В этом воспоминании Альма просит Феко перенести несколько коробок с книгами в кабинет Гарольда и расставить их там на полках в алфавитном порядке.

– По авторам, – уточняет хозяйка.

Феко еще очень юн; его, должно быть, только что наняли. Выглядит едва ли старше, чем теперь Луво. На нем наглаженная белая рубашка, а глаза полны страха: вдруг он не справится с порученным делом?

– Да, мадам, – несколько раз повторяет он.

Альма исчезает. Когда она возвращается (может быть, часом позже) и приводит Гарольда, все книги стоят на полках, и все вверх тормашками. Альма подходит к полкам близко-близко. Наклоняет к себе одну книжку, другую, задвигает на прежнее место.

– Так ведь… тут вообще нет никакого порядка, – замечает она.

Рябь смущения пробегает по лицу Феко. Гарольд смеется.

Альма вновь обращает взгляд к книжным полкам.

– Мальчишка не умеет читать! – говорит она.

Заставить взгляд Альмы упасть на Феко – нет, этого Луво не может; Феко всего лишь тень, клякса на краю ее поля зрения. Но ему слышна реплика Гарольда, который стоит за ней и, судя по голосу, все еще улыбается.

– Не бери в голову, Феко, – говорит он. – Всему можно научиться. Ты прекрасно тут со всем справляешься.

Воспоминание темнеет; Луво отсоединяет от головы провода и вешает маленький бежевый картридж обратно на гвоздь, с которого он был снят.

В саду за окнами на ветру шуршат листьями пальмы. Скоро дом продадут, думает Луво, и картриджи вернутся к доктору в институт, а может быть, поедут вместе с Альмой туда, куда ее теперь определят, тогда как все это странное собрание бумажек скомкают и бросят в мусорный бак. Книги, технику и мебель распродадут. Феко пошлют домой к сыну.

У Луво по спине пробегает дрожь. Он думает об окаменелостях Гарольда, которые ждут своей участи в мастерской на первом этаже. Ему так и слышится голос Шефе Карпентера в момент, когда тот показывал ему несколько гладких, тяжелых зубов, принадлежавших, как сказал Шефе, мозазавру {24}, извлеченному из меловой каменоломни в Голландии. «Наука, – сказал тогда Шефе, – всегда сосредоточена на взаимосвязях. Но как насчет красоты? Как быть с любовью? Что делать с чувством глубокого смирения по поводу нашего места во времени? Куда девать все это?»

– В общем, как найдете то, что ищете, – сказал Шефе перед их уходом, – куда нести, знаете.

Надежда, вера. Провал или успех. Как только они вышли за ворота участка Шефе, Роджер достал сигарету и стал курить, жадно и часто затягиваясь.

Вот Луво стоит среди ночи в бабкиной спальне и слышит шепот Гарольда, доносящийся словно из могилы: Мы все помаленечку ляжем в землю. Все вернемся во прах. Но когда-нибудь в сполохах света вновь восстанем.

А еще Луво вдруг пришло в голову, что ветер, который сейчас хозяйничает в саду у Альмы, налетает на Кейптаун в ноябре каждый год, сколько он себя помнит, и каждый год, сколько помнит себя Альма; и в следующем ноябре налетит, и в следующем, и так далее, и так далее, столетие за столетием, пока не уйдут все, кого они знают и кого им еще только предстоит узнать.