Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

Циклон с юго-востока накрывает Столовую гору толстой пеленой тумана. Во Вредехуке все делается зыбким и призрачным. Машины выныривают из молока и тут же снова в нем исчезают. Альма спит до полудня. Проснувшись, выползает в парике, надетом на редкость правильно и аккуратно, глаза сияют.

– С добрым утром!

– С добрым утром, миссис Альма, – испуганно отзывается Феко. Подает ей овсянку с изюмом и чай.

– Феко, – говорит она, выговаривая имя так, будто пробует на вкус. – Ты ведь Феко? – будто проверяет она, после чего на разные лады произносит его имя еще несколько раз.

– Вам бы лучше сегодня из дому не выходить, миссис Альма, как вы думаете? На дворе ужасная сырость.

– Да, посижу дома. Спасибо.

Они садятся на кухне. Альма бодро шурует кашу в рот большими ложками. Телевизор бормочет новости о нарастании напряженности, нападениях на фермы, беспорядках на подступах к Центральной городской больнице.

– Вот взять моего мужа, например, – ни с того ни с сего начинает Альма, обращаясь не то чтобы к Феко, скорее ко всей кухне в целом. – Его страстью всегда были камни. Камни и в них всякие мертвые кости. Вечно ездил, как он называл это, воровать трупы из могил. А моей страстью… даже и не знаю. Домá, может быть. Я была агентом по недвижимости задолго до того, как в этот бизнес хлынули женщины.

Феко кладет ладонь себе на макушку. Если не обращать внимания на некоторую нетвердость тона, голос у старухи звучит так, что можно подумать, будто Альма помолодела лет на десять. Телевизор продолжает бубнеж. Окна веранды все плотнее обступает туман.

– Бывали разные времена. То я бывала счастлива, то нет, – продолжает Альма. – Это как у всех. Говорить про кого-то, что он счастливый или что он несчастный, просто глупо. Мы ведь тысячу раз меняемся каждый час.

Высказавшись, она смотрит на Феко, хотя и не совсем на него. Смотрит так, будто за его левым плечом плавает призрак. По саду растекается туман. Деревья понемногу исчезают. Пропадают шезлонги.

– Ты согласен со мной? – (Феко зажмуривает глаза, снова их открывает.) – Ты счастлив?

– Кто, я? Я, миссис Альма?

– Тебе надо завести семью.

– Так у меня есть семья. Помните? У меня мальчик, сын. Ему сейчас пять лет.

– Пять лет, – повторяет Альма.

– Его зовут Темба.

– Понятно. – Она втыкает в остатки овсяной каши ложку и смотрит, как она медленно заваливается черенком на край тарелки. – Ну-ка, пойдем.

Феко поднимается за ней по лестнице в гостевую спальню. В течение целой минуты она стоит с ним рядом, и оба смотрят на ее стену, увешанную бумажками и картриджами. В полуприседе старуха сдвигается то туда, то сюда вдоль стены. Беззвучно шевелит губами. Напротив Феко к стене пришпилена открытка, на которой маленький островок окружен бирюзовым морем. Два года назад Альма трудилась над этой стеной каждый день – клеила, что-то куда-то перемещала, вдумывалась. Сколько раз Феко носил ей сюда обед?

Протянув руку, она трогает уголок фотографии Гарольда.

– Иногда, – говорит она, – у меня бывают проблемы с памятью.

Позади нее за окном туман, все гуще и гуще. Неба не видно. Соседских крыш нет. Сада нет. Сплошное белое молоко.

– Я знаю, миссис Альма, – отвечает Феко.

Уже полдесятого вечера, а среди десятка тысяч беспорядочно натыканных лачуг квартала Сайт-Си все свищет, не унимается ветер. Едва успев переступить порог, уже по одному тому, как мисс Аманда, закусив губу, на него смотрит, Феко понимает, что Темба заболел. С полуметровой дистанции чувствует, каким жаром пышет тело мальчика.

– Ягненочек ты мой, – шепчет Феко.

Очередь в круглосуточную поликлинику стоит уже такая, длинней которой Феко не видел в жизни. Матери с детьми сидят на ящиках из-под лука или дремлют, лежа на расстеленных одеялах. За их спинами во всю стену фреска, на ней Христос простирает сверхъестественно длинные руки, каждая со сдвоенный автобус. Мимо вдоль дороги катятся вихри из сухих листьев и пластиковых пакетов.

За время стояния в очереди (а это не один час) Феко два раза приходится ее покидать, потому что Темба пачкает штанишки. Феко подмывает сына, заворачивает его в полотенце и возвращается к ожиданию у входа в поликлинику. Над кварталом Сайт-Си множество мачт с люминесцентными фонарями, они раскачиваются, как скопище далеких лун. Под ними в тучах пыли по воздуху летят бумажки и обертки.

На часах два ночи, а Феко и Темба по-прежнему где-то в хвосте. Примерно раз в час вдоль очереди проходит затурканная медсестра и на языке коса говорит о том, как она им всем благодарна за терпение. Надо еще подождать, говорит она. Антибиотиков нет, но их вот-вот завезут.

Феко чувствует, как полотенце, в которое завернут Темба, становится влажным от пота. Щеки мальчика серые, как вода из-под грязной посуды.

– Темба, – шепчет Феко.

На один из таких призывов мальчик слабо приподнимает голову, и Феко видит у него в глазах колеблющиеся световые точки – это во влажно поблескивающей радужке отражаются люминесцентные фонари.

Роджер и Луво входят в дом Альмы Коначек. Глубокая ночь с субботы на воскресенье, первые часы новых суток. Альма не просыпается. Из спальни слышится ее ровное дыхание. Роджер даже удивился: может быть, слуга напоил ее снотворным?

Луво топает по лестнице наверх. Роджер останавливается у холодильника; открывает, закрывает; его мысли вертятся вокруг того, чтобы выйти в сад и выкурить сигарету. Нынче он очень остро чувствует, что времени нет совсем. Внизу, под верандой, где-то за туманом спит Кейптаун.

Машинально, без всякой на то причины Роджер открывает выдвижной ящик рядом с кухонной раковиной. За семнадцать проведенных в этом доме ночей он стоял на кухне у раковины не меньше семнадцати раз, но никогда еще не открывал этот ящик. Внутри Роджер обнаруживает зажигалки для газовой плиты, монеты, коробку скрепок. И бежевый пластмассовый картридж, один-единственный, точно такой же, как сотни тех, что наверху.

Роджер берет в руки картридж и подносит к окну. Номер 4510.

– Слышь, пацан! – возвысив голос, обращается Роджер к потолку кухни. – Пацан!

Луво не отвечает. Роджер поднимается на второй этаж, там ждет. Малый подключен к аппарату. В темноте кажется, что все его тело слегка вибрирует. Еще через минуту аппарат, пискнув, испускает вздох, веки Луво вздрагивают, глаза открываются. Мальчишка садится прямее, ладонями трет глаза. Роджер протягивает ему новый картридж.

– На вот, взгляни-ка. – При этом его голос срывается, что удивляет их обоих.

Протянув руку, Луво берет картридж:

– А что, этот я еще не смотрел?