Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

Все утро она сидит за компьютером, утопая в воспоминаниях. Автобус лезет вверх, каждый новый слой воздуха все холоднее; горы бурые, как картон, небо фосфоресцирует. Вот чей-то двор. Там в мусоре роются газели. На деревенских крышах спят овчарки.

– Ни родителей, ни мужа, ни детей, – как-то раз поведала ей одна слепая старуха. Ее взгляд втягивал в себя, как вакуум; Имоджина не знала, куда смотреть. – Я сама себе и род, и племя.

Экран компьютера перед ней расплывается. Она кладет голову лбом на стол.

– Что ты бесишься? Имоджина, ты на меня, что ли, злишься?

Герб ничего не может с собой поделать: он почти воочию видит, как это вновь и вновь в ней начинается – туманный вихрь, будто перед его лицом крутятся лопасти вентилятора.

– Ни на кого я не злюсь, – говорит она.

Она приходит к выводу, что их неудачи были с самого начала неизбежны. Предначертаны. Генетически предопределены. Вся эта их неприспособленность, робость, их непохожесть на других. Она всегда робела, всегда жила далеко от города, всегда много читала, а когда одноклассники приглашали на танцы, всегда отвечала «нет». Имоджина Снежная Королева. Имоджина мечта онаниста. Слишком миниатюрная, слишком бледненькая, слишком хорошенькая. Слишком ранимая.

– Все прекрасно, – объявляет она Гербу за обедом, во время передачи «Своя игра».

Куда уж прекрасней: десять лет старались не залететь, а теперь оказывается, это и без того было невозможно.

У Герба собственная теория: это все шины во дворе. Целое кладбище, семнадцать металлов, шестнадцать видов углеводородов, все это просачивается в колодец, льется из душа, попадает в макароны, и теперь яды пропитали их изнутри .

Опять анализы. Имоджину подвергают лапароскопии, в ходе которой врач десять раз протыкает ее яичники электрохирургической иглой. Герб мастурбирует в другой стаканчик, опять предпринимает полуторачасовую поездку в Шайенн, спускает штаны перед другим урологом.

Опять ждут шесть дней. Опять телефонный звонок. Диагноз подтверждается. Имоджина разглядывает себя в зеркале в ванной. Подумывает, не уйти ли с работы. Подумывает о том, чтобы заняться готовкой марокканских блюд, тунисских блюд; как хорошо: с ребенком на перевязи у груди колдовать над булькающей на плите кастрюлей. Еще можно завести кур. Вместо этого она садится на глюкофаж и неделю страдает поносом {56}.

Это еще не настоящее страдание, уговаривает себя она. А всего лишь ломка программы ожидаемого будущего. Некоторый шок от понимания того, что линии рода не обязательно бесконечны, а запросто могут случайным образом прерываться. Что на каждой генеалогической схеме всегда есть кто-то последний – последний лист на фамильном древе, последний камень семейного строения. Как же она раньше-то этого не понимала?

Вернувшись с занятий, Герб выходит за дом на обширный луг и работает с шинами. Местами они залегают так глубоко, так много в них набилось земли и снега, что, когда одну удается выдрать (иногда по кускам), внизу под ней неизбежно обнаруживается другая. Подчас доходит до того, что его это даже возмущает: да что это тут, до центра Земли, что ли, одни шины? Он рубит их на части топором, потом швыряет в кузов джипа. Вокруг царит холод и безжизненность, только ветер шуршит травой да тополя тихо позвякивают льдом на ветках. Через пару часов он выпрямляется, бросает взгляд в сторону дома, который отсюда кажется маленьким, как спичечный коробок под высоченным небом. Там маленькая фигурка Имоджины, которая бродит по сухому шалфею со стремянкой в одной руке и ведерком в другой, а ее ног не видно из-за поземки.

Они договариваются сходить в специальную клинику. Которая в восьмидесяти минутах езды в хорошую погоду. Ближе всех к ее входу припаркован «мерседес», на номере которого вместо цифр буквы: «BBYMKR». Ишь ты, чего удумали! Baby maker , значит. Делатель детей. Ну-ну.

Врач сидит по ту сторону стеклянного стола и рисует вверх ногами. Рисует матку, фаллопиевы трубы, два яичника. Рисует инструмент, проникающий внутрь и забирающий яйцеклетку. На стене над ним в рамке плакат с гигантской вагиной и всем ее внутренним устройством. Рядом с плакатом – тоже в рамочке – фотография трех щекастеньких дочек, прислонившихся к «хонде».

– О’кей, – соглашается Герб. – Да, конечно.

А у вас, Имоджина, нет вопросов? У Имоджины вопросов нет. И в то же время их у нее тысячи.

– А вы здорово рисуете вверх ногами! – говорит она и пробует усмехнуться.

Доктор позволяет себе четверть улыбочки.

– Практика, – пожимает плечами он.

Дама, заведующая у них финансами, очень мила, пахнет сигаретами. Им могут предоставить ссуду. Под смешные проценты. Ее дочь тоже через это прошла, причем трижды. Она кивает на фотографии.

Вся процедура, включая лекарства, анализы и анестезиолога, будет стоить тринадцать тысяч долларов. По дороге домой в голове непрестанно ворочаются сверлящие мозг сокращения: ВМО, ВВС, ХГЧ, ЭКО {57}… В какой-то момент машина проносится мимо нескольких антилоп, стоящих на снежном наносе рядом с обочиной шоссе, за ними склон, и на нем их резкие и четкие тени; глаза антилоп черные и пустые. Вот они есть, и тут же нет их. Герб берет Имоджину за руку. Небо бездонное и синее-синее.

Они подписывают согласие. Сразу прибывает короб с лекарствами. Герб его распаковывает, несет в ванную и все загружает в шкафчик. Имоджина не может на них смотреть. Герб если и может, то тоже разве что искоса. Одних шприцев четыре типа по целой упаковке. Флакончики, трубочки с таблетками. Видеонаставления. Контейнеры для использованных иголок. Четыре сотни спиртовых салфеток. И на тысячу четыреста долларов синтетических гормонов.

Процедура лечения Имоджины начинается, как ни странно, с контрацептивных таблеток. Это для стабилизации менструального цикла, как сказано в буклете. Она наливает стакан молока и смотрит на маленькую розовую таблетку.

На округу опускаются сумерки. Герб за кухонным столом проверяет контрольные. Тучи густеют, темнеют. Имоджина выходит во двор со своей стремянкой, ведерком семян и таблеткой, растворяющейся в желудке; небо темнеет, тишина становится каменной, расстояния между кормушками кажутся непреодолимыми, да и вообще – такое чувство, будто смерть пришла.

При звуке, с которым рвут упаковку, доставая шприц, Имоджину каждый раз начинает подташнивать. Семнадцать дней ей стимулируют яичники каким-то лупроном. Потом две недели колют прогестерон, чтобы подготовить матку к беременности. {58}Потом подходит очередь вагинальных суппозиториев. Теперь, если она и впрямь забеременеет, ее ждут еще восемь недель ежедневных инъекций. Иногда вслед за иглой выступает капелька крови, Герб накрывает ее спиртовой салфеткой, держит и ждет, прикрыв глаза.