Орхан Памук - Мои странные мысли

– Мевлют проявляет к своему дяде уважения больше, чем вы к родному отцу, – сказал дядя Хасан. – Вот смотрите: он складывает газеты и приносит пользу в отличие от вас обоих.

– Посмотрим мы на его уважение, когда он скажет нам, что он решил. Так что, Мевлют? Что скажешь? – спросил Коркут.

Паника охватила Мевлюта, но тут к ним заглянул какой-то мальчик, который сказал: «Дядя Хасан, дайте хлеба», и все промолчали. Дядя Хасан, которому давно было уже за восемьдесят, вынул из большой деревянной хлебницы одну буханку хлеба и положил на прилавок. Мальчишке, которому на вид было лет десять, хлеб явно показался недостаточно свежим, и он поморщился.

– Нельзя трогать хлеб, пока ты его не купил, – сказал дядя Хасан и пошел к шкафу за новой буханкой, с хрустящей корочкой.

Тем временем Мевлют вышел на воздух; он кое-что придумал. В кармане у него лежал мобильный телефон, который полгода назад купила ему Самиха. Звонила ему только Самиха, сам Мевлют никогда не пользовался телефоном. А сейчас он собирался позвонить ей, чтобы сказать, что шестьдесят два процента – это очень много, нужно соглашаться на меньший процент, иначе добром все это не кончится.

Но Самиха не брала трубку. Пошел дождь, и мальчик, купив наконец такой хлеб, какой ему хотелось, выскочил из магазина, так что Мевлюту пришлось вернуться и сесть напротив дяди Хасана. Сулейман и Коркут рассказывали отцу обо всех «вредителях», которые доставляли им неприятности после того, когда, казалось бы, уже обо всем договорились; об интриганах, которые в последний момент меняли решение, и о негодяях, которые тайком требовали взяток от подрядчиков в обмен на обещание убедить своих соседей подписать договор. Мевлют знал, что, как только он уйдет, они будут говорить о нем то же самое. С удивлением он обратил внимание на вопросы, которые задавал им дядя Хасан, что означало, что он внимательно следит за ходом всех переговоров и за тем, как составляются различные строительные контракты, и пытается советовать сыновьям, как им поступать. Прежде Мевлют был уверен, что дядя Хасан понятия не имеет о том, что происходит за четырьмя стенами его магазинчика.

Фотография старика на странице одной из газет, что складывал Мевлют, привлекла его внимание. Рядом с фотографией был заголовок: «Смерть великого мастера каллиграфии». Святой Наставник умер, с грустью подумал Мевлют: внутри у него все сжалось, сердце охватила тоска. Рядом была напечатана другая фотография, на которой Святой Наставник был молодым. Подпись гласила: «Работы последнего турецкого каллиграфа хранятся в музеях по всей Европе». Последний раз Мевлют был в духовной обители дома у шейха шесть месяцев назад. Святой Наставник сидел, окруженный восхищенными почитателями, и понять, о чем он говорит, было совершенно невозможно. За прошедшие десять лет улицы вокруг дома в Чаршамбе заполнились приверженцами разных исламских духовных орденов-тарикатов, носившими облачения всех цветов и размеров. Такие же старинные религиозные одеяния носили в Иране и Саудовской Аравии. Этот политический исламизм начал пугать Мевлюта, и он временно перестал бывать там. Теперь он сожалел о том, что не повидал Святого Наставника перед его смертью. Он отложил газету с фотографией и задумался о старике.

– Мевлют, газеты ты потом почитаешь, – сказал Коркут. – А теперь давай подпишем соглашение на тех условиях, которые мы с тобой уже обсудили. У нас много других дел. Нас все спрашивают: «Почему ваш двоюродный брат еще ничего не подписал?» Мы вам с Самихой дали все, чего вы хотите.

– Мы не хотим жить в общежитии Хаджи Хамита после того, как снесут наш дом.

– Хорошо. Давай запишем в договор, что каждый месяц в течение трех лет мы будем платить вам тысячу двести пятьдесят лир. И живите где хотите.

Тысяча двести пятьдесят лир в месяц были хорошие деньги. Мевлют воспрянул духом и внезапно сказал:

– А еще мы хотим долю в шестьдесят два процента.

– Шестьдесят два процента? А это откуда взялось? В последний раз мы договорились на пятьдесят пять, и то из уважения к тебе и Самихе!

– А сегодня мы решили, что нас устраивает шестьдесят два, – уверенно ответил Мевлют, удивляясь самому себе.

– Тогда ничего не выйдет, – разозлился Коркут. – У нас тоже есть чувство собственного достоинства. Мы не позволим тебе обдирать нас средь бела дня. Как тебе не стыдно! Мевлют, ты вообще соображаешь, что ты делаешь? Отец, ты видишь, в кого превратился наш Мевлют?

– Успокойся, сынок, – сказал дядя Хасан. – Мевлют понятливый.

– Пусть он согласится на пятьдесят пять процентов, и мы наконец закроем этот вопрос. Если Мевлют не подпишет договор прямо сейчас, все начнут говорить, что Акташи не в состоянии договориться даже с собственным двоюродным братом. Ты знаешь, отец, как быстро распространяются слухи. А сейчас наш сообразительный Мевлют-бей пользуется этим, чтобы шантажировать нас. Это твое последнее слово, Мевлют?

– Последнее! – сказал Мевлют.

– Хорошо. Пойдем отсюда, Сулейман!

– Постой, – сказал Сулейман. – Мевлют, дорогой, задумайся на минуту: район официально объявлен зоной повышенной сейсмической опасности и подрядчик, у которого имеется согласие двух третей собственников недвижимости на снос, имеет право действовать решительно. Вас просто выкинут из дома. А у тебя даже официального документа нет. У тебя просто бумажка от какого-то мухтара. И поэтому я уверен, что ты знаешь – если внимательно прочтешь свою бумажку, ту самую, которую ты пытался отдать мне однажды вечером, когда напился в стельку, – что под именем дяди Мустафы стоит имя и нашего отца. Если дело дойдет до суда, то суд, во-первых, продлится лет десять, а во-вторых, ты не получишь даже и половины от того, что тебе сейчас предлагают. Так что подумай хорошенько об этом.

– Сынок, так нельзя разговаривать со своим братом, – подал голос дядя Хасан.

– Мой ответ остается прежним, – сказал Мевлют.

– Пойдем, Сулейман, – сказал Коркут.

Братья вышли из бакалеи и побежали под зарядившим дождем – старший впереди, младший следом.

– Им обоим уже за пятьдесят, но они все такие же горячие, – вздохнул дядя Хасан. – Нам такие ссоры не к лицу. Скоро они вернутся. Может, и ты согласишься немножечко подвинуться?

Мевлют не смог произнести: «Смогу». Он был готов немедленно сговориться на пятьдесят пять процентов, если бы Коркут с Сулейманом согласились пойти на мировую. Самиха требовала шестьдесят два процента из упрямства. От одной мысли о десятилетней судебной тяжбе, которая в результате оставила бы его ни с чем, Мевлюту делалось плохо. Он посмотрел на газету, которая лежала рядом.

Сообщение о смерти Святого Наставника было опубликовано четыре месяца назад. Мевлют еще раз прочел заметку. В газете ни слова не говорилось о духовной обители старика или о его роли шейха, хотя это было так же важно, как и то, что он был мастером каллиграфии.