Герман Кох - Звезда Одессы

— Давай, золотко, — стонет она и изо всех сил вонзает пальцы в его белые ягодицы, начиная выжимать его, выжимать до остатка, как плод, чтобы в нем не осталось ни капли…

— Давай, золотко!

Он чувствует, что именно она собирается делать, но этому больше невозможно противиться, это подходит сзади, это росло там в ожидании того, что двери наконец откроются и можно будет вырваться на арену.

— Грязная шлюха… — шипит он, пока кислота пробирается по горлу вверх, будто совиная отрыжка, — грязная, грязная…

Но продолжения нет, теперь двери должны открыться, а жена начинает ворковать, как и всегда, когда он произносит сальности — сальности ее возбуждают, она чувствует, как вся ее наполовину выбритая коробочка до краев накачивается кровью, ее мышцы наконец захватывают изнутри болтающийся бледный член, который никогда не был по-настоящему твердым и жестким, — скорее, он похож на упругую игрушку, твердую только внутри, а не снаружи, которую легко можно оттянуть и запустить вверх, но теперь жена должна наконец захватить его своими накачанными кровью мышцами, теперь ему не поздоровится, он будет полностью опустошен, этот пресный лакричный корень.

— Давай, золотко, залей полный…

Господин Бирворт наклонился, желая достать что-то из своего портфеля, прислоненного к одной из ножек учительского столика. Это был старомодный, солидный коричневый портфель. Учитель откинул клапан портфеля и опустил руку внутрь. Через некоторое время рука снова появилась на свет с желтой бутербродницей.

Крышка бутербродницы слегка приподнялась. Учитель французского заглянул под крышку и просунул пальцы внутрь; Макс под столом толкнул меня коленом.

Пальцы господина Бирворта нашли опору где-то в недрах бутербродницы. Порывшись в ней, он извлек белый бутерброд — то, что называют сэндвичем; с нашего места в конце класса было видно, что он проложен ломтиком сыра.

Господин Бирворт поднес бутерброд ко рту и торопливо откусил от него. Все эти действия он проделал как бы тайком. На расстоянии учитель французского напоминал животное, крадущее что-то из мусорного бака.

К уголкам его рта приклеились крошки. Я подумал о руках, приготовивших этот бутерброд — наверное, сегодня утром; о тех же руках, которые в темноте мяли ягодицы господина Бирворта, через ткань пижамы тянули его за полутвердую письку, при свете дня намазывали бутерброды и клали на них сыр.

Я взглянул на Макса, но, похоже, тот уже утратил интерес к господину Бирворту. Он лизал покрытые клеем края папиросных бумажек и аккуратно скручивал самокрутки.

— Наверное, нам нужен перерывчик, — сказал он.

Вообще-то, я хотел его спросить, что происходит потом между господином Бирвортом и его женой. Что делается после того, как она побуждает его выпустить все наружу и наполнить ее до краев, — но что-то подсказало мне: сейчас я не получу ответа, надо ждать подходящего случая.

Мы встали и вышли из класса; в дверях я обернулся. Желтой бутербродницы на столе уже не было. И крошки с губ господина Бирворта тоже исчезли.

Тем временем давно миновала полночь. В саду стоит тот неистребимый звериный запах, который часто появляется в душные летние ночи, вроде сегодняшней. Я поставил шезлонг посреди лужайки. Потом нашарил в ящике кухонного стола помятую пачку «Мальборо». Она оказалась именно там, где и должна была лежать. Не совсем на виду, чтобы быть заметной для всех, но и не спрятанная. For emergency use only , [6] Использовать только при аварии (англ.) . как стекло, которое надо разбить, чтобы открылся запасной выход.

Звериный запах остался от прежней жилички. Точнее, от ее звериного хозяйства. Потом она заболела, и к звериному запаху стал подмешиваться человеческий. В то время она все чаще позволяла собаке справлять нужду в саду.

Нам тогда принадлежал только верх. С балкона я регулярно видел госпожу Де Билде с граблями. Она не выносила собачий помет, а кое-как сгребала его, убирая с глаз долой. Пес был экземпляром неопределенной породы — пятнистый и, между прочим, слишком крупный, чтобы выгуливать его только в саду. Каждый раз он начинал с того, что несколько минут рылся по всему саду — наверное, в поисках местечка, где не пахло бы им самим. Порой, когда он, почти пристыженный, наконец приседал на задние лапы, наши взгляды встречались. Я не мог избавиться от ощущения, что собачий взгляд, устремленный на меня из-за зелени, был зовом о помощи, словно пес чего-то ожидал от человека, молча смотревшего на него с балкона второго этажа: может, я предприму что-нибудь, и все пойдет как раньше, или хотя бы вмешаюсь, чтобы положить конец унизительной необходимости срать в саду?

Мы купили этот дом в 1995 году; свободными для проживания тогда были только два верхних этажа. Самый лучший этаж — первый, с садом в сто тридцать квадратных метров — сдавали. Какой-то старой женщине, «которая в обозримом будущем осознает удобство дома престарелых» — выражение агента по недвижимости.

Помню как вчера: когда нас впервые провели по дому, было начало марта. С балкона второго этажа я выглянул в сад. Раньше я почти не имел дела с садами, у меня даже было явное отвращение к уходу за цветами и другими растениями — такое сильное, что растения, временно доверенные моим заботам, уже через несколько дней начинали вянуть и теряли большую часть листвы.

Но этот сад сильно одичал — он весь зарос травой, а из травы высовывалось множество цветов, названия которых я не знал: такие обычно встречаются лишь по насыпям вдоль больших рек или на разделительных полосах скоростных шоссе. В середине был маленький пруд, заросший ряской; возле него на настоящем стволе стоял птичий домик, где порхали, щебеча, десятки птичек, что создавало приятную атмосферу.

— Не знаю, как вы относитесь к лягушкам, — сказал агент по недвижимости.

— К лягушкам?

— Мне рассказали, что в пруду водятся лягушки. Одни считают это чем-то идиллическим. Другие терпеть не могут…

А потом он спросил, не хотим ли мы осмотреть первый этаж; не важно, дома ли жиличка, ведь я — новый владелец, которому должны переводить «нищенскую плату» за аренду в размере двухсот восьмидесяти шести гульденов. Если бы я смог уговорить жиличку провести — за мой счет — центральное отопление и сделать двойное остекление, то в соответствии с балльной системой можно было бы сразу поднять арендную плату до тысячи гульденов, продолжил он.

— Сколько лет вашему сыну? — спросил он.

— Девять, — ответила Кристина.

— В этом возрасте дети зачастую создают много шума, — заговорщически сказал агент. — Или крутят музыку на полной громкости. Я бы сказал, что скорейший отъезд соседки в дом престарелых отчасти зависит от вас.